Внук Персея. Сын хромого Алкея

– Какой там Алкей! Он, когда про сына узнал, умом тронулся. Тут любой тронется! Считай, в Тиринфе – опять Сфенел. Ездит туда‑сюда, два троноса одним седалищем греет. Толстый стал на радостях. Жрет, как не в себя…

– А что Алкей? – упорствовал Птерелай.

– Во дворе сидит, на солнце греется. Старик стариком. Молчит. Про еду забывает, пьет через силу. Жена его, будто сопляка, кормит…

– Жаль. Я думал, он крепче. Ты сына Алкеева видел?

– В Коринфе.

– Разговаривали?

– Было дело, – замялся кормчий.

Дело шло к повороту, одна мысль о котором бросала дядьку Локра в дрожь.

– Ты все ему передал? Ничего не напутал?

– Все передал. От твоего имени. И что ты берешься очистить изгнанника перед людьми и богами. И что готов дать ему пристанище на любой срок. И про дочку в жены…

Кормчий снова глянул на девку: не хватается ли за ножик? Нет, слушает. Даже мордой оттаяла. Небось, замуж хочется – аж горит! Он вспомнил Амфитриона – харчевня, чад, вонь прогорклого масла, и лицо напротив, тяжелое, каменное лицо человека, знающего, что судьба беспощадна. Никогда не встречал дядька Локр великого Персея, и хвала богам, что не встречал, а тут почудилось: встретил.

– Что сказал тебе сын Алкея?

– Поблагодарил.

– Что еще?

– Сказал, что убьет тебя. Непременно.

Все. Слово прозвучало. Дядька Локр зажмурился.

– Убьет? – спросила тьма. – В благодарность за добро?

– Клятву дал. Дяде‑ванакту. Иначе, говорит, не будет мне покоя. И семьи не будет. И детей. Клятва, мол, такая.

– Когда ж это он клялся? Над могилой?

– Нет, живому. Сперва поклялся, а потом убил.

– Он передумает, – сказала тьма другим голосом: женским. – Отец, он…

– Эх, ты, – укорил дочь Птерелай. – Ты что, не слышала, как он клялся?

Комето долго молчала.

– Слышала, – наконец ответила она. – Ну и что?

Эписодий пятый

Если же славу ты устраняешь из жизни, подобно тому, как светильники убирают с пирушки, чтобы во мраке предаваться всяческим удовольствиям, тогда правилен твой совет «жить неприметно».

Плутарх Херонейский,

«Хорошо ли изречение: «Живи неприметно»?»

1

– Проклятый!

– Не говори глупостей, брат. Или хотя бы не повторяй их за другими.

– А ты разуй уши, брат. Твой сын – проклятый!

– А даже если так?

– И ты спокойно признаешь это?!

– Я не признаю. Я допускаю. И повторяю: что с того?

– О боги! Вы слышите его безумные речи?

– Берегись, брат мой. Стрелы проклятий бьют исподтишка. Никогда не знаешь заранее, в кого они угодят.

– Благодарю тебя, судьба, что у меня нет сыновей! На дочерей не ляжет черная тень Пелопсовой судьбы…

– И снова берегись, брат мой. Ты младший меж сыновей Персея. И жена твоя молода. У тебя еще может родиться сын. Как знать, не вспомнишь ли ты однажды о проклятии Пелопса…

– Мой сын будет властвовать над Микенами!

– Полагаешь, спинка троноса – надежная защита от судьбы?

Не найдя, что ответить, Сфенел, ванакт микенский, вскочил с кресла – и забегал по мегарону. Гнев переполнял его, гнев и бессилие. Так было всегда при разговорах со старшим братом. Хоть не езди в Тиринф! Алкей доводил Сфенела до бешенства, от которого щипало в носу, а на глаза наворачивались слезы. Нет, это очаг дымит. Надо изругать рабов‑бездельников… С размаху Сфенел врезал кулаком по колонне. Боль отрезвила, вернула ясность рассудку.

– Начнем сначала, – предложил он. – Что тебя беспокоит?

– Три года мой сын шляется по Пелопоннесу…

Шляется, оценил Сфенел. В голосе брата звучала плохо скрываемая ярость. Брат раздражен сыном‑изгнанником. Сперва так переживал, что чуть не превратился в вареную репу, а теперь глядите‑ка! – ожил, велел доложить о странствиях любимца и, свесив руку с ложа, чертит на песке странные знаки. После суда, решившего судьбу убийцы, Алкей больше не вставал на ноги – хоть с костылем, хоть при помощи слуги. Первенец великого Персея сделался неимоверно тучен, заплыл жиром: дряблая гора плоти. К двум носильщикам добавили третьего – иначе силачи‑номады срывали спины. Тут и у быка хребет треснет! Цена, какой Алкею давались будничные пустяки – например, опрятность – была, пожалуй, чрезмерной. Калека терпел, не отягощая близких жалобами. Лишь взгляд его день ото дня набирал бритвенной остроты, как если бы зрачки – клинки из бронзы – точили на оселке страданий. Временами Сфенелу казалось, что в недрах Алкеевой туши, вернувшись из царства мертвых, прячется отец, Убийца Горгоны. А взгляд брата – это блеск отцовского меча.

– Ну и пусть! – отмахнулся он. – Жив, и ладно.

– Было у отца три сына… – с непонятной насмешкой произнес Алкей. – Я лежу в Тиринфе. Ты сидишь в Микенах. Амфитрион меряет Остров Пелопса из конца в конец. От Пилоса до Трезен. От Коринфа до Спарты. Месяц за месяцем, год за годом. Амфитрион, убийца владыки Микен.

– Владыка Микен – я!