Во что я верую

Само собой разумеется, мы больше не строим свои подсчеты на царствованиях; нам известно, что время человеческой истории намного длиннее. Я уже называл основные этапы: «до-история» — от 10 миллионов лет тому назад — до 45 000 г. до н. э.; предыстория, окружающая основополагающую эру неолита; зарождение письменности, описание природы языком математики, бурный расцвет машины, двигателя, ортезов мозга и генной инженерии составляют, в моих глазах, более эффективную периодизацию. В другом месте я уже высказывался о наиболее значительных поворотных пунктах[LXIII], о ритмах, о восприятии упадка, о движении истории и о том, как оно воспринимается в этой части мира — во Франции[LXIV]. Но довольно выступать в роли историка! Хотя — такова моя профессия, а свою профессию, как я уже говорил вам, я люблю.

Но из этого краткого экскурса мне хочется извлечь практический урок. Завоевание ясного времени, времени обустроенного, привычного, обставленного, задерживающего информацию, которую оно размещает не в двухмерном пространстве, а во всей полноте пространства-времени, — такое завоевание стало результатом кропотливого, муравьиного труда нескольких тысячелетий, сравнимого с непрерывно создаваемой, распускаемой и вновь создаваемой, распускаемой и вновь производимой тканью Пенелопы, — результатом тишайшей, терпеливой, робкими шагами бредущей работы сотен тысяч людей, которые принесли свою жизнь в жертву выполнения этой функции — сохранения памяти.

Время истории — это время трудяги, которое пришлось вырвать у смерти, единственной, чьи раны на теле памяти никогда не заживают; благодаря этому времени мы прокладываем себе дорогу сквозь долгое культурное накопление, оплодотворившее первые годы нашего существования и непрестанно обогащающее нас в ходе всей нашей жизни.

Время истории похоже на время жизни. Это векторное время. Тщетно было бы замыкать историю в каких-то циклах. Как гласит Экклезиаст, «Что было, то и будет, и что делалось, то будет делаться» (Еккл 1: 9). Это верно для времен года, для людей, вечно бредущих одной и той же колеей; это неверно для историка[LXV]

: «что было — того не будет».

И это истинное, поистине непредсказуемое время истории, что созидается и грызет грядущее, лежащее перед нами, является еще и временем природы. Законы, которые движут вещами и существами и дают возможность поместить «Вояджер-11» с погрешностью в 10 км. между двумя кольцами Сатурна, на расстоянии 1 500 000 000 км. от Земли, после траектории, растянувшейся на четыре года, не всеохватны.

Время природы и время людей оставляет между ячеями жесткой закономерности крошечную толику свободы, Щель для надежды. Да, поистине, тому, что было, не обязательно суждено повториться. Существует крошечная толика свободы, надежды. В том истинном и доподлинном времени, в котором я пребываю, наделенном, подобно мне и благодаря вторичному бытию, свободой и судьбой, я есмь— как есть оно. Мы существуем вместе — не сливаясь. В это я тоже верую неуклонно.

Книга Третья В мире, наделенном смыслом

Наделенный смыслом мир, в котором смысл есть — вопреки а, возможно, и благодаря всему тому, что меня гнетет — и у моей жизни тоже, — вот о чем мне хотелось бы попытаться вам поведать. У мира есть смысл; по правде говоря, это — единственное, что мне по-настоящему хочется вам сказать.

Но в таком случае чего ради было так медлить, тратя драгоценное время на то, чтобы ломиться в открытые двери? Вы скажете мне: кто же по сути дела сомневается в своем существовании и в существовании мира, в котором мы пребываем? Уж, конечно, никто… Мне это известно, да и вам тоже, как и мне. А ведь напускное неведение по данному вопросу — это то, чем кичится немалая часть философствующих; среди них широк спектр тех, кто — от марксизма до атеистического экзистенциализма — еще недавно проповедовал философию Универсального Отрицания, с ее всеохватной нелепостью непостижимых провалов в памяти: марксизм забывает о личности, а ряд разновидностей экзистенциализма — о мире.

Охотно, впрочем, соглашусь с вами: в мире, освещенном солнцем, этим гигантским, довольно недурно отлаженным водородным устройством, не найдется человека, который усомнился бы в своем существовании, равно как и в существовании этого мира. Не сомневаются даже философы и философствующие ученые, которые твердят о полной бессмысленности вселенной. Я уже приводил изречения Реми Шовена. Никому не дано провозглашать свою не-свободу и свою полную детерминированность в полностью нелепом мире — и при этом продолжать жить и думать. И не случайно единственный социальный континуум, допустивший распространение бессвязных рассуждений о полной бессмыслице, — это тот, что уже не гарантирует передачу жизни. Можно жить по инерции и дальше, продолжая пережевывать эти мысли, но едва ли возможно заодно передавать обессмысленную жизнь.

Теоретическая мысль не может входить в противоречие с мыслью практической.