Вода и ветер

– Это симулянтка со стажем. Я с ней уже общалась как-то. С ней всё ясно. Не могу выписать ей направление на лечение. Да ей это и не надо, она просто хочет всем нервы потрепать. Забирайте её домой, и поскорее, ко мне сейчас очередь придёт.

– Извините, – сказала Лиза, – а вот если мы с мужем по обстоятельствам уедем, мы можем её оставить на социальную службу? Она вполне самостоятельная, просто к ней человек будет приходить время от времени. Нам очень надо уехать.

– Это не ко мне, – равнодушно сказала врач, – уводите её, а то опять хай поднимет. Телефон социальной службы в справочнике «Янтарные страницы». Кстати, вы в медкарту вашей родственницы вообще заглядывали? Там везде заключения, что она здорова.

Лиза всерьёз подумала о самоубийстве. Нет, не из-за того, что в компьютере остался весь материал, который она сегодня должна была предоставить на работе, и отредактированный вариант книги редактора, который она тоже должна была сегодня предоставить (там же). Диссертация тоже осталась там, но на дискете был сохранён хотя бы первый вариант, на сорок страниц меньше. Почему Лиза не озаботилась сохранением текстов заранее? Как-то в голову не приходило, что такая фигня может случиться.

Я в этом плане всегда была перестраховщицей, но не истеричкой, постоянно паникующей в стиле «ах, всё пропадёт», а спокойной хладнокровной перестраховщицей, автоматически сохраняющей почти все копии почти всех документов на дискетах и отдельно на дисках. От современной техники можно ждать всего. А от людей можно ждать вынесения твоей техники из твоего жилища в любое время, и к этому надо относиться по-философски. Лиза была другой. Но не в этом было дело, даже не в том, что Андрей унёс оставшиеся деньги. Дело было даже не в кошмарной старухе и не в телефонных угрозах. Просто Лиза почувствовала, что жить дальше нет смысла. После этого она растянулась на кровати и заснула.

Когда она открыла глаза, на экране сотового телефона было пять часов семь минут. Тётя Вера всё ещё храпела за стеной: врачиха велела медсестре вколоть ей димедрол. Благодаря заботе кардиолога Лиза смогла хотя бы немного выспаться. А что толку? Пойти, что ли, в ванную порезать вены – порадовать милую тётушку? Ох, бля…

Лиза прекрасно понимала, что с тем спутником, которого ей подсунуло провидение, ей не провернуть старухин сценарий. Но искать мужика с комплексом заботливого папаши было, во-первых, поздно, а во-вторых, противно.

Она медленно вышла на улицу. Возле газона тусовалась белокурая соседка сверху, которую звали распространённым у поляков именем Наталья.

– Бабушку вашу опять к врачу возили? – дружелюбно осведомилась она. В её тоне чувствовался подвох и скрытое злорадство. Лизе захотелось выплеснуть ей в лицо воду из рядом стоящей лейки, но она сдержалась.

– А что? – ответила она по-еврейски – вопросом на вопрос.

– Помню, как с ней Ирина возилась, – сказала Наталья. – Это Валентина Федосеевича покойного дочка. От первого брака. Уж как она её достала, слов нет.

– Кого?

– Ирину, конечно. Помню, зайдёшь к ним, а старуха сидит, руки сложив, а Ирина туда-сюда носится, как девочка на побегушках, хотя ей уже за сорок было, и у неё высшее образование и своих детей двое. А старуха ей: вымой посуду, позвони сантехнику, почисти рыбу, да побыстрее. И на всё одна причина: «Я не могу». Больная, как же. А Валентин Федосеевич, прости Господи, такой глупый был дед, всему верил. Она так Ирину умотала, что та с инсультом слегла. А бабке хоть бы что. Вы ей врача больше не зовите, она поорёт и успокоится. Нам с мужем, конечно, её ор мешает, но что делать, не убивать же её.

Старуха проживёт ещё долго, думала Лиза, меряя шагами разноцветную брусчатку. Старуха въедет в свой еретический рай на телеге чужой молитвы. Впрочем, рая нет, как и ада. Есть только жизнь, в которой можно прикидываться не тем, что ты есть. Но какой смысл поступать, как тётя Вера, если тебя потом раскусят и будут презирать ещё больше? И потом, душевно слабому нетрудно сыграть ещё более слабого, ему можно даже сыграть сильного, об этом много чего писали и говорили. Но вот каково сильному человеку играть слабого – об этом у нас не принято говорить.

Ведь, как правило, это одна из наиболее женских жизненных практик, а то, что связано с женщинами, у нас не почётно, не принято и не легитимно.

«Иначе нам всем окончательно перестанут верить, нам и так мало верят в этом мире», – сказала мне в поезде одна неглупая восточная женщина.