Водораздел

В коридоре больницы Пекка увидел главного врача и хотел попросить у него разрешения повидать Матрену. Но Гавриил Викторович разговаривал с каким-то красногвардейцем. Вглядевшись, Пекка узнал председателя Сорокского ревкома, которого он видел у Палаги. Лонин, видимо, приехал навестить лежавших в больнице сорокских красногвардейцев, раненных в бою с белофиннами. Но говорили Лонин и доктор совсем не о раненых, а о какой-то реквизиции, и Гавриил Викторович был чем-то очень возмущен. Размахивая какой-то бумажкой, он говорил, горячась:

— Что это за безобразие? Если это постановление не будет отменено, мне придется отказаться от приема больных на дому. Надеюсь, советская власть не собирается обходиться одними знахарями?

— Нет, конечно, — улыбнулся Лонин.

Гавриилу Викторовичу только что принесли извещение из исполкома, в котором его уведомляли, что половина принадлежащего ему дома подлежит реквизиции, Под тем предлогом, что исполнительный комитет города недавно принял решение о национализации излишней жилой площади у буржуев, кто-то из засевших в жилотделе бывших алышевцев решил послать Гавриилу Викторовичу извещение о том, что он должен уступить часть своего дома семье трудящегося, которая ютится в товарном вагоне. Разумеется, пославший эту бумажку не столько заботился об улучшении жилищных условий какого-то рабочего, сколько ставил своей целью преподать наглядный урок доктору, чтобы тот на своей шкуре понял, что такое советская власть и впредь не позволял большевикам водить себя за нос.

— Я поговорю с Кремневым, — пообещал Лонин.

— Будьте любезны, — уже более спокойно сказал доктор. — Я же принимаю больных и на дому… Вы ко мне, молодой человек? — спросил он, заметив Пекку.

— Можно мне повидать Матрену? — спросил Пекка и покраснел.

— А-а, это ты. Я тебя не узнал. Разве твоя сестра не пришла домой? Она уже почти поправилась, я отпустил ее. За ней приходила подруга…

— Я… я еще не был дома, — совершенно растерявшись, пролепетал Пекка. Заметив, что Лонин удивленно уставился на него, и боясь, как бы Николай Епифанович не спросил, что за сестра у него появилась в Кеми, Пекка поспешил уйти, даже не послав привета Палаге. Уже в дверях он услышал предупреждение врача:

— Не разрешайте ей пока делать никакой тяжелой работы.

Матрена с отцом жила в одном из пристанционных бараков, совсем недалеко от Пекки. Когда Пекка пришел к ним, Матрена лежала на топчане, а отец ее чинил чьи-то сапоги.

— Хорошо, что ты не забываешь Матрену, — сказал он, заметив, что Пекка пришел с гостинцами. — Она же у меня сирота. В старину так говорили: без отца дитя — полсироты, а без матери — сирота круглая.

Потом, отвернувшись в сторону, так, чтобы не видела дочь, взял стоявшую возле скамейки бутылку и хотел глотнуть из горлышка, но Матрена заметила.

— Не пей больше, — остановила она его.

— Сегодня, дочка, день смерти твоей матери, — вздохнул отец, но так и не выпил. — А ты, Пекка, обо мне плохо не думай, если я иной раз и лишнего хвачу. Я ведь с горя… Одно у меня утешение в жизни осталось — Матрена. Сапожники, братец, все пьют.

И он, взяв складной нож, принялся резать кожу.

— Фомич, ну как, готовы? — прямо с порога раздался женский голос. Это тетка Матрены пришла за своими ботинками.

Фомич молча протянул ей починенные ботинки, но свояченица не торопилась уходить.

Наклонившись к Фомичу, она зашептала:

— Пойдем ко мне, Фомич. У меня вино есть… церковное… Говорят, из Соловков привезено. Пойдем, Аннушку помянем.

— Ну опять ты… — смущенно прохрипел Фомич. Знал он, зачем она его зовет…

— Боюсь я одна дома оставаться, — пожаловалась свояченица. — Вдруг они придут и арестуют, — говорила она, чуть не плача.

— Так не ты же эту дощечку на шею козы привязала?

— Не я… Упаси меня боже от такого… А он-то, тот солдат, что ко мне приходил, грозился. Говорит, вот суд тобой займется и все выяснит…

Фомич только рассмеялся и рукой махнул.

— Ты что, не видишь, что ли… Молодые-то хотят вдвоем побыть, — шепнула ему свояченица, исчерпав уже все свои доводы.

Фомич отложил работу, встал, поглаживая бороду.

— Я скоро приду, — не очень уверенно проговорил он.

Пекка и Матрена остались вдвоем. Они впервые оказались вот так, наедине, и не знали, о чем говорить. В комнату, уже наполненную весенним сумраком, сразу вкралась таинственная тишина. Было слышно только, как над окном в своем гнезде под стрехой возятся воробьи, устраиваясь на ночлег. И Пекке подумалось, что Матрена тоже похожа на воробышка, такая же неприметная, маленькая. В Пирттиярви о таких говорили: так мала, что из мха не видно. Только нет… воробьи-то шустрые, а она характером тихая, стеснительная. Как и он… И красивая она… как ягодка…

— Я так боюсь… — тихо произнесла, наконец, Матрена.

— Чего?

— Что совсем осиротею.

Пекка подумал, что Матрена ревнует отца.

— Ты никогда не видел, как в церкви венчаются? — неожиданно спросила Матрена.

— Нет, — ответил Пекка. — У нас в деревне церкви нет, только часовня.