Водораздел

Пулька-Поавила, Хуоти и Крикку-Карппа шли уже по настоящему лесу. Правда, им еще встречались следы пребывания человека: полузаросшие круги от костров, прорубленные перед самой войной просеки — «межи», как они их называли, но это была уже тайга, суровая и угрюмая. Здесь даже Крикку-Карппа и Пулька-Поавила, немало походившие по лесу, шли настороженные, не говоря уже о Хуоти. Крикку-Карппа, знавший лучше эти места, шагал впереди, Поавила за ним, Хуоти замыкал шествие. Когда идешь по тайге ходко, а не плетешься как-нибудь, то не очень-то поговоришь, и они шагали молча, думая каждый о своем.

Когда они проходили через стройный сосняк, Пульке-Поавиле вспомнились бревна, которые он приготовил для строительства новой избы и которые теперь лежали, дожидаясь лучших времен. Когда-то они настанут, эти лучшие времена? К той поре и бревна могут сгнить под открытым небом. Принесла нелегкая окаянных, не дают крещеным людям в мире жить. И добром уходить но думают…

Крикку-Карппа, увидев заросшую малинником горелую пустошь, подумал о лесных пожарах, на тушение которых чуть ли не каждое лето ему приходится поднимать народ. Иногда в самую страду, во время сенокоса пожар отрывает мужиков от работы. В старые времена жители Пирттиярви не знали такой напасти. Лесные пожары стали просто бедой за последние годы, когда в их краях появились всякие лесоустроители и лесоподрядчики…

А Хуоти, проходя через черничник, вспомнил, как однажды он с деревенскими ребятами накануне Ильина дня ходил собирать чернику. Здорово он тогда напугал Иро, даже лукошко у нее из рук выпало. Наталия тоже была с ними, но она собирала ягоды одна в сторонке. А брали ягоды они по-разному: Наталия каждый листик выберет из лукошка, если он туда попадет, а у Иро всегда полно сору…

Но о чем бы ни думали они, мысли каждого постоянно возвращались к дому, от которого они уходили все дальше. И в словах, которыми они изредка обменивались, сквозила тревога о доме. Словно оправдываясь перед родными, Крикку-Карппа сказал: «Говорят, и из других деревень на Мурманку тоже подалось немало мужиков». Пулька-Поавила ответил, что, может быть, они где-нибудь в лесной избушке и встретятся с этими мужиками из других деревень. Это прозвучало словно заверение: мол, домой им надо возвращаться не одним, а нагрянуть целым войском, иначе окаянных руочи не прогонишь.

Прошли поляну, на опушке которой росло много рябины, усыпанной наполовину созревшими гроздьями ягод. «Видать, дождливая и поздняя осень будет сей год, — вздохнул Пулька-Поавила, взглянув на рябину. — И так забот да тревог хоть отбавляй, а если еще и осень выдастся дождливая, как там бедная Доариэ управится с жатвой? Да и на сносях она… И Хуоти вот взял с собой…»

Потом они увидели в ельнике развороченный муравейник. Медведь… Как раз в эту пору он начинает растить жир на зиму и любит полакомиться муравьиными яйцами. В их краях медведи водились испокон веков и нередко нападали на домашний скот.

— Сегодня колобродил… — заметил Крикку-Карппа, невольно поправляя ружье за плечом.

Значит, опять шатается, проклятый. Чего доброго, он может и к их деревне перебраться и задрать чью-нибудь коровенку.

Они ушли уже так далеко, что единственной опасностью, которая могла им здесь угрожать, была бы неожиданная встреча с медведем. В этих таежных дебрях, где не могло быть уже никаких руочи, они чувствовали себя свободными. Родной лес дал им это чувство свободы и безопасности.

Солнце уже успело подняться высоко и жарило вовсю. В редком сосняке земля так нагрелась, что сухой вереск с похрустыванием рассыпался под ногой. Но в корбах, в густых ельниках, куда лучи солнца не пробивались, мох был сырой и топкий. Наверное, солнце заглядывало сюда в последний раз несколько десятков лет тому назад, когда эти косматые ели были пушистыми елочками. Теперь здесь было темно и прохладно. Здесь даже эхо глохло. Носки пьекс то и дело цеплялись за корни и сучья, колючие иголки царапали щеки.

Выйдя на поляну, напоминавшую заброшенную пожогу, решили передохнуть. Если бы не груда заросших крапивой камней, никому даже и в голову не пришло бы, что здесь, на этой высокой сопке, когда-то было человеческое жилье. Такие места, где бог знает когда обитал человек и которые бог весть когда покинул, можно встретить в бескрайних карельских лесах порой очень далеко от селений.

— Ну вот, мы тоже стали беглыми, — вздохнул Пулька-Поавила, сбрасывая со спины кошель, и присел на большой замшелый камень.

Слушая неторопливую беседу отца и Крикку-Карппы, Хуоти вспомнил рассказ покойной бабушки о беглом Иване и Сантре. Бабушка развала и его, Хуоти, беглым. Тогда это очень удивило его. «А может, все пирттиярвцы — бывшие беглые?» — вдруг пришло ему в голову. Кто знает, может быть и на этом камне в давние времена вот так же, подпирая голову руками, сидел в раздумье кто-нибудь из его праотцов…