Военные загадки Третьего рейха

Каким бы непопулярным ни было мое мнение, я должен заявить: у меня не было сомнений в том, что решение Гитлера напасть на Советский Союз было правильным, так как оно было неизбежно. Хотя у Москвы не было твердых намерений атаковать нас до польской кампании 1939 года (в которой Сталин помогал Гитлеру), к тому времени, как мы напали на Россию в июне 1941 года, картина изменилась: было совершенно ясно, что Сталин будет откладывать нападение на своего бывшего союзника лишь до определенного времени, чтобы измотать нас в кровопролитных сражениях на Западе. Потом он, нисколько не смущаясь, атаковал бы нас, осознавая, что капиталистические державы тем временем разорвут друг друга на куски. Возможно, он бы ждал до 1943 или 1944 года, но я и мои коллеги по группе «Восток» военного департамента были убеждены, что рано или поздно он нападет. Расширение военных приготовлений Советского Союза к наступлению подтвердило мои подозрения. Например, эшелонированное глубокое развертывание их дивизий в момент нашего нападения означало, что они стягивали огромные сухопутные силы, чтобы атаковать нас. Состояние их промышленности наводило на ту же мысль. Но если даже Гитлер был и прав в своем решении, он совершенно неверно повел русскую кампанию. В этой связи я хочу заметить, что фюрер испытывал странные чувства к Иосифу Сталину, что-то вроде любви-ненависти. Когда он сталкивался с какой-либо проблемой, он иногда спрашивал себя громко: «А что бы в этой ситуации сделал Сталин?» Может, соревнуясь со Сталиным, Гитлер приказал арестовать родственников некоторых участников заговора 20 июля 1944 года.

Среди заговорщиков, которые впоследствии поплатились своей жизнью, был и адмирал Вильгельм Канарис, шеф разведслужбы ОКВ — абвера. В то время, когда я был адъютантом Гальдера, я часто встречался с адмиралом, так как ему приходилось проходить через мой кабинет, чтобы попасть к Гальдеру. Вскоре я узнал, однако, что мое присутствие нежелательно — в связи с секретностью, а также из соображений безопасности — и я тактично удалялся. Когда я стал руководителем группы «Восток» и работал над планом операции «Барбаросса»— наступательной операции на Россию — я внес предложение о присоединении подразделений абвера к штурмовым отрядам, принимающим участие в атаке. На совещании, проходившем в его кабинете в 1940 году, Канарис встретил мое предложение с одобрением. Хотя я был только майором, он всегда был вежлив, внимателен ко мне. Позже наше знакомство переросло в дружбу на основе взаимного доверия и уважения.

Эти черты характера Канариса не померкли даже под пеленой дурной репутации — участь, которую он разделил со многими другими разведчиками как в Германии, так и за рубежом. Его критиковали авторы, которые, очевидно, не были знакомы с ним. Канариса постоянно обвиняли в медлительности, недостатке решительности, мнительности. «Разоблачение» известного заговора должно было запятнать его репутацию; но что касается меня, я убежден, что ни одна из этих немыслимых сверхъестественных историй не имеет отношения к адмиралу.

Будучи глубоко религиозным человеком, честным, достойным офицером, Канарис обладал интеллектуальными способностями, которыми не могут похвастаться военные с первой половины XIX века — способностями, благодаря которым такие офицеры, как Роон, фон дер Гольц и граф Йорк фон Вартенбург, так же как Клаузевиц и Мольтке, преуспели в различных науках. Более того, в отличие от многих других офицеров, Канарис умел думать в глобальных масштабах. Так, он мог предсказывать с непогрешимой точностью политические события. Правда, к нему далеко не всегда прислушивались, как делали Фрич, Браухич, Бек и Гальдер. Но такова уж была его судьба, и в этом он был не одинок. Поэтому неудивительно, что в 1939 году, когда началась война, он занял весьма пессимистическую позицию и плащ Кассандры прочно осел на его плечах.

Канарис был убежденным противником нацизма. Как и генерал Бек, он страдал из-за внутреннего конфликта: с одной стороны, он принимал военную присягу и клялся именем Бога, с другой — противостоял режиму. Понимание того, что Германия ввязалась в страшную борьбу не на жизнь, а на смерть, и что в случае поражения страдать будут все немцы, а отнюдь не одни нацисты, усугубляло душевные муки. Вспоминаю долгую беседу, которую я имел с Канарисом в 1942 году, когда он рассуждал о предательстве и государственной измене, придя к заключению, что только последнее может быть оправдано. Но Канарис добавил, что преступники должны сознавать, что только одно гарантирует оправдание заговорщику — заговор должен быть успешным. И они также должны понимать, что, пока они не добьются успеха, они подвергают себя и своих родственников большому риску. Так он и действовал, собирая в абвер людей, которые подвергались опасности из-за своих политических убеждений, спасая их от гестапо; и он поставил печать на свои убеждения — после чудовищных пыток, о которых мы знаем от уцелевших заключенных концлагеря Флоссенберг, — будучи казнен 9 апреля 1945 года.