Войди в каждый дом (книга 2)

написал докладную. Он не жаловался, не просил ни о каких скидках и льготах, просто рассказывал, в каком тяжелом положении оказалась область. Срочно прибывшая из Москвы комиссия подтвердила страшную засуху, были составлены многочисленные акты, область освободили от ряда поставок, отдельные плановые задания снизились наполовину. Однако секретари соседних областей, находившихся почти в таком же положении, опротестовали это решение. Не обошлось и без оскорбительных намеков, что области, о которой так много было сказано высоких слов, не пристало просить о льготах и идти на всякие хитрости. К Пробатову тогда уже просочились слухи о всевозможных приписках и очковтирательстве. Но он бездумно отмахнулся от этих оскорбительных наветов... Или все началось позже, когда он принял совет Инверова, будто бы разумный и дельный, и, сам того не ведая, дал повод для прямого обмана, влез в постыдную историю с сохранными расписками. Вот почему вторая комиссия из Москвы держалась сурово и замкнуто: несколько вежливых молодых людей без особого труда обнаружили, что за сохранными расписками на скот ничего нет.

Перед комиссией он не оправдывался, не сваливал вину ни на Инверова, ни на других секретарей, потому что сам себе уже не находил оправдания. Провалился как руководитель, не сумел разобраться в экономике области, вел людей за собой вслепую — значит, не требуй снисхождения, не жди сочувствия, умей мужественно держать ответ, во всем виноват только ты, ты сам, и никто больше!.. Через неделю его вызвали в Москву, и, прилетев вечером в столицу, он ехал на машине с аэродрома, глядел сквозь завесу дождя на пылающие в потоках огни фонарей и думал — вот, где не надо, он льет! Поднимаясь по широкой лестнице гостиницы «Москва», он почувствовал тошноту и головокружение, прислонился к прохладным перилам, переждал. В душном номере он еле добрался до мягкого кресла. «Может быть, вызвать врача?» — испуганно спросил помощник. «Сейчас пройдет»,— сказал он. Еще не хватало раскиснуть, вызвать у кого-то чувство сострадания!.. Проведя ночь в полусне, в полубреду, он принял утром холодный душ, побрился, наскоро позавтракал, сел в присланную за ним машину, внутренне уже готовый ко всему.

«Почему же тот, кто поддержал нашу задумку, теперь призывает меня к ответу? — размышлял он, глядя на проносившуюся за стеклом пеструю шумную улицу,— Не ради

же того, чтобы испортить мне биографию, он теперь решился наказать меня! Ведь он тоже, как и я, верил, что можно одним скачком добиться быстрого успеха и в конечном счете выиграть большую хозяйственную битву! А может быть, ему, так же как и мне, приходится держать ответ и перед собой, и своими товарищами в руководстве ЦК и как-то объяснять свои заблуждения и ошибки? Конечно, другого выхода у него нет, и он вынужден подчиняться неумолимой логике жизни, силе экономических законов, которые я сам сбросил со счета, когда безрассудно и легко пошел на эту авантюру... Вероятно, в этом и состоит особенность нынешнего момента, когда любой человек в партии, как бы высоко он ни стоял, какой бы силой характера и власти ни обладал, его субъективная воля бессильна перед ее коллективным разумом, перед необратимостью демократического процесса...»

Он никак не рассчитывал, что его сразу примет первый секретарь, и на мгновение смутился перед его хмурым и недобрым взглядом, брошенным как бы вскользь из-под опухших век. У него было сердитое и недовольное лицо с капризно оттопыренной нижней губой, через седину сквозила розовая кожа на голове. Он сухо кашлянул, переложил какие-то бумажки на столе, поднял голову, и стекла очков его тоже сверкнули холодно и непримиримо. Он начал вполголоса, но скоро в голос его проникло раздражение, затем он опять заговорил ровно, точно спохватился и решил не распалять себя, и неожиданно спросил Проба-това: «Вас ознакомили с материалами и выводами комиссии?» — «Да».— «Вы согласны с ними? Можете ли что-нибудь добавить к тому, что нам стало известно?» — «Нет».— «Говорят, вы не совсем здоровы?» — «Нет, я здоров! — Он встал, сознавая, что должен был сделать это раньше.— Мне бы только хотелось, чтобы вы верили... Я не преследовал никаких личных целей, никакой корысти...» — «Вы бы лучше рассказали, как дошли до жизни такой!» — Секретарь опять вспылил. Пробатов промолчал, хотя резкость так и просилась на язык. «Не без вашей личной помощи!» — хотелось ему сказать. Но он знал о проекте решения, по которому его снимали с поста секретаря обкома, записывали строгий выговор, знал, что. с его ближайшими товарищами поступили более жестко — исключили из партии Инверова, председателя облисполкома, некоторых секретарей райкомов. «Езжайте пока, подлечитесь.— Голос секретаря прозвучал миролюбиво и почти дружески.— Л там посмотрим, на какой работе вас лучше использо-

вать». Не потому ли щадил его, что чувствовал себя тоже виноватым? Из гостиницы Пробатов позвонил жене, и через пять дней они вошли в этот большой неуютный номер с двумя комнатами, ванной, вишневыми, под цвет ковра, плюшевыми гардинами, массивной мебелью...