Воин в поле одинокий

Меня сынишка дёрнул за рукав:«Гляди, плывёт!» По Карповке и правдаПлыла с нелепо задранной ногойПластмассовая сломанная кукла…Вода и кукла. Где же я моглаТакое видеть? Или, может, слышать?Я вспомнила лишь к ночи. Да, конечно,Рассказывала бабушка, когдаБыла я лишь немногим старше сынаО том, как с дочкой, с матерью моейИх вывозили осенью на баржахИз города блокадного. Они

Не ведали — куда, не понимали,Зачем так срочно нужно уезжать,Тем паче — плыть по Ладоге осенней,Холодной, серой… А на полпутиИх начали бомбить. И, сидя в трюме,Они разрывы слышали и плескВоды за невозможно-тонкой стенкойИ видели в колышущейся тьме,Как шевелились губы у старухи,Казавшейся ещё темнее тьмы.И женщины, не верящие в Бога,Пытались вспомнить древние слова

Молитв, услышанных в далёком детстве.Когда налёт окончился, они,На палубу поднявшись, увидалиДве баржи — только две из четырёх.А на воде качались чемоданы,Узлы, какой-то мусор. И ещё —В нарядном платье — новенькая кукла.Я вздрогнула: такою тишиной,Таким покоем комната дышала.Полуночи хрустальные весыВ прозрачной тишине едва дрожали.И, словно в чашечке весов, мой сын,

Калачиком свернувшись, безмятежноПосапывал.

«В переходе метро, в многоногой, плечистой…»

В переходе метро, в многоногой, плечистой,Монолитной толпе о футляр чей-то грошТихо звякнул. Мелодия резко и чистоВскрыла память, как вену — отточенный нож.Это «Yesterday». Так одиноко и слепоВыдувал её — помнишь — какой-то флейтист,И перо на старушечьей шляпке нелепойПеред нами мелькало, как сорванный лист.Больше чуда — всегда — ожидание чуда,

Где влюблённость страшится законченных фраз…Как была я уверена, что не забуду.И забыла. И вспомнила только сейчас.Оглянулась — и вдруг показалось, что мимоПромелькнуло и скрылось седое перо,А мелодия «Yesterday» неугасимоВсё звучит и звучит в переходе метро.

«Как ты нелеп в своём мученическом венце!..»

…И Цинциннат пошёл среди пыли

и падающих вещей… направляясь

в ту сторону, где, судя по голосам,

стояли существа, подобные ему.

В. Набоков. «Приглашение на казнь»