Солнце нежилось в голубом небе. В траве стрекотали кузнечики. Ни выстрелов, ни запаха гари, ни развороченной земли. — Буд-то, и войны нет. — Думал Петрик, шагая через просеку. Рядовой Петрик, только месяц назад прибыл в зону боевых действий. Он не был на первой линии обороны, его оставили в тылу, в, роте связи, и сегодня его отправили на блок пост, для проверки связи. — Вот так бы идти и идти всю свою жизнь. И ничего больше не нужно. — Петрик шёл, раскачивая желтоглазые одуванчики, и улыбаясь, щурился на солнце. В голове крутилась фраза — вместе весело шагать по просторам, по просторам — Дальше Петрик не помнил и мысленно повторял эту фразу снова и снова, пока под ногой, что-то не щёлкнуло. — Мина! — Проскочило в сознании Петрика. Он стал, и закрыл глаза. — Сейчас рванёт. — Думал Петрик — Рванёт, и всё, и ничего больше, не неба, не ромашек, ни травы. — Он ждал, в висках стучало, капли холодного пота сочились, сквозь застывшие от ужаса поры. — Один, два, три — отсчитывал Петрик, но взрыва не последовало. Так же грело солнце, и стрекотали кузнечики. Только под ногой, он чувствовал, упругую пружинку, стремящуюся, вырваться на свободу. — Не сработала, или сработает, когда уберу ногу? — Подумал Петрик. И сильнее надавил подошвой, на пружинку. Нужно стоять, стоять не двигаясь — думал Петрик. Если б он только мог увидеть себя сейчас со стороны, то не узнал бы своего лица. Белое, как лист бумаги, оно, беспомощно глядело в пространство, испуганными глазами. А в голове, навязчиво кружилось — вместе весело шагать, по просторам… — Просека, ромашки, голубое небо, солнце, всё это отодвинулось от Петрика, и стало в стороне от него. А в центре, под ногой, сжатой пружиной сконцентрировалась смерть, чёрная, рваная, и безобразная, по своей сущности. Она, упрямо давила ступню, стремясь вырваться на свободу, и изменить мир по своему образу и подобию. Как это делала не однократно, превращая зелёный луга в грязные, вывернутые комья земли. Синеву неба в клубы едкого дыма. А красивые города в руины, смешивая разбитые камни с частью человеческих тел. И сейчас, она готова была поступить с миром, так же, как поступала всегда, если бы не нога Петрика, прижавшая её к земле, как прижимают голову ядовитой змеи. И Петрик давил эту голову, не давая ей подняться. Давил, не позволяя смерти покинуть своё логово. Сконцентрировав все свои усилия на ступне. Петрик стоял, не двигаясь, глядя как солнце, описав круг, медленно скрывалось за лесом. Нога отекла, и казалось, стала чужой, и только ледяное покалывание, ещё давало ощущение, того, что это его нога. Петрик стоял, вдавливая пружину глубоко в землю.
Вскоре солнце село, и ночная сырость стала пробираться под одежду. Озноб проникал глубоко в мышцы, судороги сводили их, и острая боль, словно бритва, рассекала мышцы поперёк. В голове был туман, в ушах шум. Во рту сухость и привкус свинца. Разноцветные круги плыли перед глазами. Петрик покачивался, словно одиноко стоящий одуванчик. Мысли были бессвязными, и рваными, яркими, разобщёнными образами, они то и дело, вспыхивали в голове, так например Петрик, вспомнил свой выпускной. Он почему-то возник перед ним, большим белым бантом, который раскачивался на, чёрной, как смоль косичке, Лизы, она просидела с Петриком за одной партой пять лет, а на выпускной пришла с двумя, большими, белыми бантами.
Потом, перед Петриком, загорелась, рябина, ярко-красными гроздьями. Она алела на снегу, словно капли собачьей крови, которые высыпались, из разодранной, волком, шкуры, дворового пса Васьки. Петрик знал Ваську, с детства, когда он ещё был коричневым, округлым щенком, с большими, висящими ушами. Потом был жар, Петрик лежал, укутанный в одеяло, а мама, смачивала ему, пересохшие губы, лимонным соком. Потом всё смешалось, и перед Петриком снова возникла просека, живая, подвижная, тянущаяся, к солнцу, и качающая своими зелёными макушками. В ветвях щебетали птицы, в траве стрекотали кузнечики, а над желтоглазыми ромашками, порхали бабочки, вдруг всё разлетелось, в одно мгновение, землю вывернуло наизнанку, а небо заволокло чёрным, едким дымом. И просека превратилась в горящую пустыню.
Петрик стоял в самом центре огня, и смотрел, как смерть проникает во всё, что ещё только минуту назад, было наполнено жизнью. Во всё, что казалось ему, верхом совершенства, что пробуждало в нём всё самое лучшее, что в нём было, и теперь это, превращалось в пепел, В пепел, кружащий вокруг Петрика.