Воины снегов

Это было стойбище оленных таучинов, причём, кажется, совсем не «бедных». Чаяка и его сына тут прекрасно знали и появлению гостей весьма обрадовались. Молодёжь немедленно отправилась в стадо — ловить оленей для праздничного ужина. Кирилл, конечно, вызвал особый интерес — он выделялся сравнительно светлым (несмотря на загар!) лицом, причёской, одеждой и... худобой. Толстых людей здесь не встречалось, но телосложение у мужчин было, что называется, плотное. А рост...

«Акселерация двадцатого века не затронула доживших до него таучинов. В сознании обывателей прочно засел образ низкорослых узкоглазых человечков, которые вечно попадают в нелепые положения, сталкиваясь с благами цивилизации. А ведь ещё в конце девятнадцатого века ситуация была иной. По своим „габаритам” таучины соответствовали европейцам, а то и превосходили их. А уж местное „русское" население, поколениями питавшееся сушёной рыбой, рядом с ними выглядело просто задохликами. Рост за 180 см и вес 80-100 килограммов не были тогда среди таучинов редкостью, а среди русских — были».

Кирилла Чаяк представил, публике как «друга» и как «сильного человека». В подтверждение характеристики гость продемонстрировал своё знание языка. Оно оказалось довольно слабеньким, однако после этого взрослые вроде бы перестали смотреть на него как на чудо-юдо, чего нельзя было сказать о детях. Для них, похоже, правил вежливости не существовало. Больше всего Кирилла обрадовало то, что в его адрес ни разу не прозвучало слово «менгит» — местные, кажется, русским его не сочли. Да и с чего бы?

Когда мальчик Кирюша всерьёз заинтересовался вопросом собственного происхождения, бабушка объяснила, что в нём намешано «всего понемногу». Зеркало это подтвердило: в целом вроде бы европеец-славянин (а может, и норманн?!), но проступают азиатские черты. Кроме того, даже лёгкое воздействие на открытую кожу солнца, мороза или ветра придаёт ей бурый оттенок — этакий загар, который быстро сходит. За это в младших классах его дразнили «чучмеком», а в средних перестали, поскольку данное развлечение стало слишком опасным. А таучины все оказались такими — коричневые или бурые (до кирпично-красных!) лица и руки, а под одеждой кожа абсолютно белая, если не считать грязи, конечно.

Пока женщины готовили мясо, Чаяк стал раздавать мужчинам какую-то мелочь в качестве подарков. Кирилл, на правах «друга», поинтересовался, не должен ли он поступить так же. Таучин ответил в том смысле, что это, мол, дело хозяйское, но... От многодневной усталости и недоедания учёный соображал плохо и не придумал ничего лучше, чем подарить хозяину «переднего» шатра стограммовую пачку индийского чая. Картинка на упаковке вызвала у народа живейший интерес — пачка пошла по рукам. А когда выяснилось, что содержимое представляет собой не что-нибудь, а ЧАЙ, то началось такое... В общем, репутация Кирилла взлетела до небес, а с запасом чая пришлось расстаться — чтобы «не потерять лицо».

О деликатесах таучинской кухни — типа сырых носовых хрящей свежеубитого оленя — некоторое представление Кирилл имел и морально был готов к испытаниям. Самым страшным, однако, оказалось вовсе не это. Чаепитие и приём пищи происходили в зимнем пологе — маленьком внутреннем помещении шатра, устроенном из оленьих шкур мехом внутрь. Народу туда набилось «под завязку», причём в голом виде. В честь гостей мужчины лишь прикрывали свои чресла замшевыми «натазниками». От рождения и до смерти таучины не моются — не имеют такой традиции — а никакой вентиляции в пологе, конечно, не предусмотрено. В помещении почти сразу стало тепло, потом жарко, а затем... очень жарко. И душно.

Кирилл и Чаяк, как почётные гости, находились в центре внимания и должны были есть, пить и вести оживлённую беседу. Чаяк чувствовал себя как рыба в воде и прямо-таки наслаждался жизнью, а вот Кирилл... Со всей своей усталостью и недосыпом он впервые за много дней оказался в тепле да ещё и с набитым желудком. Конечно же, он захотел спать: сначала сильно, потом очень сильно, потом просто смертельно. Заваренный (и подваренный!) до черноты чай никакого действия на него не оказывал, кусание губы и щипание себя за ляжку не помогало. Это была настоящая пытка, и конца ей не было видно.

Во время одного из просветлений в затуманенный мозг учёного пробился смысл того, о чём не без бахвальства рассказывал Чаяк. Кирилл начал вслушиваться, и сонливость постепенно отступила. Оказалось, что таучин закончил повествование о жизни своих бесчисленных родственников, друзей и знакомых, пересказал все новости, которые узнал за последние полгода, и приступил к описанию своей нынешней поездки.