Вдруг из травы поднялась голова крупной черной змеи, метнулась – и конь Ардагаста, дико заржав, рухнул в корчах. «Спешься, Сауасп!» – раздались голоса. Так кричали даже многие из росских дружинников. Но их вождь будто ничего не слышал. Изрыгая брань и проклятия, обрушивал он удар за ударом на молодого соперника, еле успевшего вскочить на ноги. А змеиная голова уже снова покачивалась над травой. Лишь зоркий глаз Вышаты заметил ядовитую тварь, Волхв прошептал что-то – и вдруг прямо под копытами черного жеребца оказалась черноволосая женщина в темно-синем платье. Лес огласил отчаянный крик. Сауасп от неожиданности чуть не вылетел из седла, и его очередной тяжелый удар лишь скользнул по шлему Ардагаста. В следующий миг бактрийский клинок вонзился в шею царя росов. Гремя залитыми кровью доспехами, Сауасп тяжело рухнул наземь. Ардагаст окинул взглядом обе дружины.
– Воины росов! Вы знаете: у Сауаспа нет сыновей. Признаете ли вы меня своим царем? Или хотите войны с венедами… и со своими братьями?
– Сами боги тебя царем поставили! Слава Ардагасту! – закричали его дружинники – сарматы и венеды-лесовики.
Сотня закованных в железо всадников могла бы одним ударом опрокинуть это разношерстное войско, загнать его в лес, поднять на копья стоявшего впереди без коня, с одним мечом царевича. Но единодушия между ними уже не было. Ведь за каждого убитого сармата найдется кому мстить… Многие росы уже осели на землю, породнились с венедами… Да и кто первый бросится с оружием на Солнце-Царя? Заспорили, зашумели, и вот уже один всадник выехал вперед с приветственно поднятой рукой. За ним другой, третий… Лишь два десятка дружинников остались верны мертвому царю. Они и доставили его тело на берега Роси.
Над Случью пылали костры. Гудел бубен, звенели гусли, разносились в ночной тиши венедские и сарматские песни. Царя росов еще предстояло избрать всем племенем, но для тех, кто сегодня пировал в лесу, царем был только Ардагаст.
Рядом с Вышатой сидели и не спеша потягивали хмельной мед Хилиарх с Сигвульфом.
– Скажи, Вышата: зачем ты тогда говорил нам, будто мы добудем Колаксаеву чашу для Фарзоя? Еще и награду сулил, – сказал грек.
– Зачем? – повторил волхв с неожиданной злостью, – А вы стали бы ее добывать для нищего, подневольного племени? Для царевича без царства? Вам, грекам, лишь бы золото. А вам, готам, – то же, да еще бы подраться с кем…
– Ты плохо судишь о нас, грехах, – покачал головой Хилиарх. – Я слушал в Афинах мудрейших философов. Киники учили меня ценить свободу выше богатства, стоики – видеть счастье в следовании долгу, а не в тленных благах. А жизнь, наша проклятая жизнь учила совсем другому! Я торговал сестренкой, чтобы прокормить больную мать… Хватит! Туда я не вернусь. Пусть меня зовут варваром, если только в скифских дебрях можно следовать лучшим мыслям эллинов!
– И мы, готы, не так плохи, – сказал Сигвульф. – Что золото? Награда герою за подвиг.
– А ведь великий царь сарматов знал все с самого начала, – лукаво подмигнул Вышата. – Он давно хотел избавиться от Сауаспа. Так что я свое слово держу: награду от Фарзоя получить не поздно.
– А ну ее! Мы что, наемные убийцы? Стать дружинником Солнце-Царя – это стоит всех сокровищ мира, клянусь Копьем Одина!
– Вот с чего Русь-то началась, – задумчиво проговорил десятник Щепила. – Ни венедов тех, ни сарматов давно нет, а мы, русичи, есть. И в летописях об Ардагасте ничего. Или, может, есть что? А, Мелетий? Я-то человек не больно книжный.
– Ни слова нет, – покачал головой поп.
– А что там может быть? – едко усмехнулся Лютобор. – «В лето 6360-е, от Христа 852-е, пришла безбожная Русь на Царьград. Грек о том записал, да на восемь лет ошибся. Тогда и начала прозываться Русская земля». А что раньше было, того печерский чернец у греков не вычитал, только слышал на подольском базаре про какого-то Кия, не то князя, не то перевозчика. Сами-то греки своих героев и царей языческих до единого знают, и все дела их.
– Иоаким Корсунянин, что Новгород крестил, немало о языческих князьях писал. Только новгородских, не киевских, – сказал Мелетий.
– Вот и выходит, будто не было нас! – воскликнул молодой дружинник. – Словно вылезли мы из берлоги, как медведи весной.
– Или по вере индийской – заново родились. А кем прежде были – не помним, и за что нам муки в этой жизни – не знаем, – сказал волхв.
– Крещение святое и есть второе рождение, – несмело подал голос поп.
– Скорее уж по голове удар, что память отшибает.
– А бывает, заодно и ум, – засмеялся дружинник.
– Ладно уж, – проворчал Щепила. – Спать идите, воины православные. Поучитесь завтра хорошенько на мечах, на копьях. Чтобы грешные мысли меньше в голову лезли.
Когда дружинники вышли, десятник склонился к волхву:
– А нет ли в твоем ларце еще чего… о воинах божьих?
– Есть. Три повести о громовичах. Только там на вашу веру хула великая.
– Отыди, искуситель! – замахал руками поп. – Громовичи – те, кого грешницы от блуда с огненным змеем рожают.