Вокруг державного престола. Соборные люди

В последнее время он сильно замерзал, даже летом, или же дома, сидя перед дышащей жаром раскаленной печью. Все чаще, с каким-то расслабленным и старческим удовольствием пил горячие сбитни и травяные с малиной и медом отвары, которые разливали блаженство по всему телу, а потом вызывали слабость и обильный пот в теле. Он не хотел болеть и берегся, и даже по дому ходил в толстых валенках. «Старый я стал, скоро придет конец моему земному пути. Дожить бы до задуманного,… Что же оставлю я после себя, какие дела? Чем меня вспомнят, хорошим ли, плохим ли словом? Пора, пора и мне собираться в дальнюю дорогу. Но сначала придется исполнить мое обещание Господу», – с отрешенной философской грустью думал он, пристально вглядываясь в морозную темноту за окном. На дворе ни зги не видать! Пока он стоял возле заледеневшего окна и слушал, как потрескивает на улице набирающий силу декабрьский мороз, продолжал размышлять, что уже завтра ему надо сделать, чтобы опередить боярина Морозова. Тот поддерживал его в затеянном ими на заседаниях кружка ревнителей благочестия деле возрождения нравственности в простом народе: холопах, чернецах, да боярах, и воспитании уважительного отношения к церкви и священникам. Но в то же время боярин постоянно плел у него за спиной свои дипломатические интриги, противодействовал мирным начинаниям и яростно разжигал войну с Польшей… Стефан недовольно и брезгливо поморщился: «Главное, удалить Морозова из дворца и ослабить его влияние на государя», – решил он.

На следующее утро, приказав своему келейнику Савватию подать к крыльцу после заутрени сани, Стефан отслужил заутреню, откушал завтрак и, надев на каждодневную рясу длиннополую тяжелую медвежью шубу, вышел во двор.

Легкий и редкий снежок тихо падал с серого неба на забеленную землю. Давно не проглядывало солнце. И Стефан, подняв вверх свою остренькую седую бородку, стал отыскивать взглядом на густом сером небе хотя бы малейший ясный проблеск солнечного света: «Плохо, что зимою так мало солнышка, а как было бы хорошо: и телу, да и душе. Чего-то я опять разворчался, совсем стал старый», – горестно подумал он и вздохнул.

Запахнувшись еще плотней в свою длинную шубу и вжав голову в высокий воротник, он с каким-то несвойственным ему раньше стариковским кряхтеньем полез в свои крытые меховыми шкурами сани. Поелозил на сиденье, устраиваясь поудобней, и приказал ямщику ехать на Ильинку в Посольский приказ. В Кремль, куда он обычно ездил в эти часы, чтобы вести с государем беседы, решил не ехать, отправив келейника с запиской еще вовремя завтрака: доложить государю, что приедет к вечеру.

Когда сани протопопа остановились возле крыльца приказа, из дверей с угодливой улыбкой вышел его встречать старший посольский подьячий Дмитрий Скороходов.

– Позволь тебя довести, батюшка, – торопливо проговорил он, распахивая перед важным гостем дверь.

– Не нужно, голубчик. Возьми шубу, – сказал Стефан, на ходу скидывая тяжелое одеяние на руки спешившему за ним следом подьячему.

Войдя, Стефан пошарил глазами по стенам. Нашел образа, выпрямил затвердевшую спину, степенно перекрестился. И только потом перевел свой умный проницательный взгляд на привставшего из-за стола при его появлении хозяина кабинета.

У сорокалетнего дипломата Михаила Дмитриевича Волошенинова было приятное, округлое и холеное лицо с рыжеватой, аккуратно постриженной бородкой и усами. Его умные ироничные глаза понимающе и весело блеснули при виде возникшего на пороге его кабинета протопопа, а губы моментально растянулись в дежурной почтительной улыбке, которую он по долгу дипломатического этикета своевременно дарил всякому важному дворцовому сановному лицу.

Возле стола стояло удобное кожаное кресло для приема визитеров. На полу лежал золотистый с бежево коричневыми разводами персидский ковер. И хотя никакой больше мебели в кабинете не было, у всякого, кто впервые попадал сюда, сразу же создавалось впечатление хотя и простой, приятной глазу, но все же чуждой русскому духу европейской роскоши.

– Добро пожаловать, батюшка. Ждал тебя и догадывался, что почтишь ты меня своим высоким присутствием, – рассыпался Волошенинов в любезностях, позволив себе некоторую вольность в обращении к такому высокому духовному лицу, как протопоп.

Приблизившись к протопопу, он заботливо поддерживая гостя под локоть, проводил его к креслу и бережно усадил. Потом отбежал и с ловкостью фокусника вытащил с нижней полки своего стола плоскую атласную подушечку. Почтительно передал через стол, чтобы протопоп сам подложил себе ее под спину для удобства. Но Стефан подушечку не принял. Важно кивнув, он демонстративно отодвинулся от спинки своего кресла. Пришлось Михаилу Дмитриевичу самому обходить стол и подкладывать под спину гостя подушечку, аккуратно ее расправляя. Затем он вернулся на место и сел, внимательно поглядев на протопопа.

– Ну, сын мой, как семейство, как дети? – расспрашивал протопоп.