Вокруг державного престола. Соборные люди

– Всё, слава Богу, батюшка, всё, слава Богу… Твоими молитвами только и здравствуем. Благодарю за то, что не устаешь нас поминать за здравие, – довольный отвечал Волошенинов.

– Молюсь, всякий раз молюсь, как не молиться, голубчик! Я вот что пришел спросить у тебя. Про письмо твое. Ты ведь, давеча, поди, неспроста его мне прислал?

– Неспроста, батюшка, ох неспроста, – согласился Волошенинов.

– Вот и я так тоже подумал. Ну тебе-то, голубчик, видней, что там у этих поляков на уме твориться. Но все же ты мне поясни, а хорошо ли выйдет, если мы с тобой вот сейчас пошлем в Чудов монастырь человека, да попросим его привезти к нам афонских священников сюда на допрос?

Волошенинов подумал и согласно кивнул.

– Как тебе угодно, батюшка. Честно говоря, желаю того же самого. Для этого и послал письмо.

– До чего же хорошо, голубчик, что мы с тобой вот так влет друг друга понимаем. Как же мне это нравится, – похвалил протопоп. И взгляд у него потеплел.

– Помогать церкви и тебе – моя первейшая обязанность. Ввек не забуду, кому обязан тем, что служу на благо отечества в посольском приказе.

– Да уж пора и забыть, – усмехнулся довольный протопоп. – А монахов мы хорошенько расспросим, с какой целью собирается приехать в Москву патриарх Иерусалимский Паисий, и кто его будет сопровождать, – рассуждал Вонифатьев.

Волошенинов кивал, внимательно слушая и всем видом показывая готовность согласиться с каждым словом протопопа, свое одобрение и искреннюю заинтересованность.

Афонских старцев доставили в приказ на допрос в тот же день. Уединившись в специально отведенной для этих целей рабочей горнице, протопоп Вонифатьев и Волошенинов с горячим пристрастием расспрашивали старцев, задавая по очереди каверзные и наводящие вопросы. Однако приезжие отцы то ли и, правда, ничего не знали об истинных причинах, то ли прикидывались, но выведать у них что-то толком не удалось. Раздосадованный Вонифатьев, не скрывая разочарования, распрощался с Волошениновым и старцами и, покинув приказ, поспешил в Кремль на беседу с царем.

Следующий допрос тех же афонских отцов произошел уже через несколько дней в том же Посольском приказе. И снова он не принес результатов. Единственное, в чем убедился протопоп, что в Москву, действительно, приезжает патриарх Иерусалимский Паисий.

Январским днем, как только ударил первый час, и восходящее солнце осветило башни и золотоверхие купола колоколен Чудова монастыря в восточном крыле Кремля, к широкому готическому крыльцу хозяйственного монастырского корпуса со стройными белоснежными колоннами, подпирающими входной свод, подъехали богатые сани, в верхних ободьях крытые тяжелой медвежьей шкурой. Из саней торопливо вылез посольский дьяк Михаил Дмитриевич Волошенинов в роскошной шубе из куницы с опушкой из рыжей лисы. На голове у него красовалась украшенная золотым шитьем шапка камилавка из такой же рыжей лисицы.

Войдя в трапезную палату, он первым делом отыскал глазами в правом углу внушительный позолоченный иконостас и помолился, размашисто перекрестившись. Потом внимательно оглядел сидевших за столом, одетых в черные одинаковые рясы монахов, среди которых в царившем полумраке не сразу и заметил Вонифатьева.

Тот сидел, ссутулившись и низко опустив голову, внимательно слушая, что рассказывает ему сидящий рядом монах. Все монахи уже закончили трапезу и теперь просто вполголоса разговаривали. Некоторые братья поворачивали головы к стоявшему возле дверей Волошенинову и с любопытством придирчиво разглядывали его, потом снова отворачивались, погружаясь в свои думы или же перешептываясь с соседями. Волошенинов ждал, когда Вонифатьев обратит на него внимание. Наконец Стефан повернулся к дверям и махнул ему рукой, приглашая подойти.

Михаил Дмитриевич присел возле протопопа на лавку и заговорил о чем-то несущественном. Вонифатьев подвинул к нему чай и блюдо с булочками, а сам прихлебывал чай с вареньем, внимательно слушая и иногда вставляя замечания. Когда Волошенинов закончил, протопоп мягко и сокрушенно посетовал:

– А я вот, голубчик Михаил Дмитриевич, вижу, что ты так и не притронулся к нашему угощению. Сделай уж, батюшка мой, одолжение, отведай скромной пищи. Калачи-то здесь вкусные, тают во рту будто мед. Порадуй старика.

Наевшись и чувствуя приятную сытую тяжесть в желудке, Волошенинов пришел в благодушное расположение духа, неспешно поднялся и последовал за Стефаном. Они поднялись по лестнице на второй этаж и вошли в узкую с высоким потолком келью, выходящую окнами во внутренний монастырский двор.

В келье кроме стоявшей у стены скамьи и старого сундука, никакой мебели больше не было. Вонифатьев закрыл дверь на ключ, перекрестился на иконы и промолвил, кивая на скамью:

– Устроим сиденье, Михаил Дмитриевич. Не удивляйся, что принимаю столько предосторожностей. Монастырские стены всюду имеют чуткие уши. Говори, что тебя привело ко мне, голубчик. Вижу, что опять неспроста ты приехал ко мне с вестями.

– Истинная правда, – согласился Волошенинов. – Дело касается известного вам визита Иерусалимского патриарха…