Волчанский крест

И ничего не произошло. Тварь издала низкое, на пределе слышимости, рычание, и пригнулась, явно готовясь к прыжку. В этот момент Гоше, вообще-то, полагалось бы потерять сознание или хотя бы просто завизжать от ужаса, но он, как ни странно, опомнился и сообразил, что карабин просто-напросто стоит на предохранителе. Слава богу, в армии Зарубин в свое время отслужил, а «сайга» мало чем отличалась от родного и близкого большинству россиян мужского пола «калаша». Большой палец Гошиной правой руки будто сам собой нащупал и сдвинул вниз флажок предохранителя, ствол чуть шевельнулся, нащупывая цель, и карабин выпалил с коротким оглушительным звуком.

Тварь стремительно и бесшумно нырнула за дерево, и Гоша выстрелил еще раз — не потому, естественно, что надеялся прострелить толстый сосновый ствол насквозь, а просто потому, что звуки выстрелов вселяли в него бледную тень уверенности в себе. От дерева отлетела длинная щепка, на темном стволе осталась ярко-белая отметина; послышался торопливый, удаляющийся треск и шорох кустов, через которые кто-то драпал — без памяти, напролом, — и снова наступила тишина. Тварь боялась карабина, а это давало Гоше хоть какой-то шанс на выживание. а может быть, и на победу.

Это была мужественная мысль — настолько мужественная, что реставратор Георгий Константинович Зарубин поразился собственному самообладанию. Ему не раз случалось струсить в драке, но, когда дошло до настоящего дела, он оказался способен дать решительный отпор. И кому! Не мелкому уголовнику из подворотни, не пьяному жлобу, претендующему на твою кружку пива в привокзальной тошниловке, а.

А кому, собственно?

Этот неожиданно пришедший в голову вопрос снова заставил Гошины ноги ослабнуть. Потому что оборотень на экране телевизора — это одно, какой-нибудь не изученный современной наукой снежный человек — другое; снежный человек, если он действительно существует, реален, а значит, представляет большую опасность, чем экранный персонаж. Но вот оборотень, шагнувший с экрана прямиком в уральскую тайгу, — это не какое-то там недостающее звено в эволюционной цепи, это — полный абзац. Как говорится, сушите весла.

Он услышал справа от себя рычание и без раздумий пальнул по кустам, откуда оно доносилось. Проклятая тварь перемещалась по лесу на диво незаметно, стремительно и бесшумно. Или она все-таки была не одна?

Из ямы, где лежал труп Пермяка, уже слышалось деловитое жужжание — привлеченные запахом крови мухи слетались на пир. Гошу Зарубина охватило отчаянье, когда он представил себе обратный путь — неимоверно длинный, изнурительный переход по пересеченной местности, да еще и в компании этих. как их. На мгновение соблазнительная мысль о самоубийстве овладела его сознанием. Сунул дуло в рот, нажал — и все твои неприятности позади.

— Да хрен вам, суки волосатые! — истерично взвизгнул Гоша.

В ответ снова раздалось глухое рычание, и он пустился наутек.

Бегство было кошмарным. Пока Гоша бежал, продираясь сквозь кусты и не слыша ничего, кроме производимого им самим адского шума, он пребывал в полной уверенности, что его настигают, уже почти настигли и что на голову вот-вот обрушится такой же ужасный, невообразимо жестокий и сильный удар, как тот, что покончил с Пермяком. Тогда он резко останавливался и разворачивался на сто восемьдесят градусов, готовясь дорого продать жизнь, но позади никого не было. Иногда откуда-нибудь доносился шорох или треск сломавшегося сучка, и тогда Гоша наугад посылал в ту сторону пулю. Гром выстрела ненадолго выводил его из полуобморочного состояния, и некоторое время он бежал, сознательно выбирая дорогу и стараясь прислушиваться к тому, что делалось сзади.

Перебравшись через завал, оказавшись на твердой, укатанной дороге и отмахав по ней несколько километров, Гоша начал мало-помалу успокаиваться. Он уже покинул запретную зону, обозначенную знаком, который так опрометчиво расстрелял Пермяк; он уходил от монастыря, уходил навсегда и с твердым намерением больше никогда сюда не возвращаться. Неужели это так сложно понять? Ему больше ничего не было здесь нужно; мысль о фресках, ради которых его занесло в эту чертову даль, теперь вызывала у Гоши только нервный смех. Какие фрески?! Господи! Да дай только Гоше Зарубину отсюда выбраться — он мусорщиком устроится! Или ассистентом ассенизатора, говно будет возить. С говном как-то спокойнее, за него, по крайней мере, не убивают.

Сам не зная зачем, Гоша высказал все это вслух, и притом довольно громко, обращаясь к притихшему лесу по сторонам дороги. Лес ничего не ответил; потом где-то защебетала какая-то мелкая птаха. Гоша воспринял это как добрый знак и, остановившись, достал из кармана бутылку водки, мимоходом удивившись тому, что она уцелела. Человек погиб, а пузырь, который он собирался раздавить, целехонек. Чудны дела твои, Господи! Жаль только, что от твоих чудес людям никакой радости, наоборот — блевать охота.