Волчанский крест

Тускло освещенная фарами гравийная дорога пестрой неровной лентой бежала навстречу, желтоватые отсветы скользили по косматой стене подступавшего вплотную к ней леса. В наливающемся густой вечерней синевой небе повисла серебряная монета полной луны. «Полнолуние, — указывая на нее, полушутливо заметил Глеб. — Самое время для оборотней. За сержанта своего не опасаешься?» — «Ага», — невпопад ответил Басаргин, продолжая что-то такое обдумывать. В тусклом свете приборной панели лицо его по-прежнему выглядело угрюмым и недовольным, густые брови сошлись к переносице, а чапаевские усы встопорщились, как у раздраженного кота.

Что бы ни обдумывал бравый капитан, времени у него было кот наплакал. Когда впереди замелькали электрические огни поселка, капитан глубоко, с каким-то облегчением вздохнул и заметно расслабился — не как человек, исполнивший тяжкий долг, а как тот, кто окончательно осознал, что поставленная перед ним задача абсолютно невыполнима и что дергаться поэтому не стоит.

Подъезжая к гостинице, Глеб еще издали увидел небольшую толпу на освещенной площадке перед крыльцом, и давешнее нехорошее предчувствие снова зашевелилось в его душе: похоже, он действительно зря оставил своих временных коллег без присмотра. Но, с другой стороны, это ведь взрослые люди! Не мог же он, в самом деле, объявить военное положение, узурпировать власть в экспедиции и круглосуточно расхаживать вокруг гостиницы с пистолетом наголо! Да если бы и расхаживал — что толку? Пассивная оборона — последнее оружие обреченных.

Он остановил машину, и к ней сейчас же подбежал Краснопольский.

— Ну, наконец-то! — воскликнул Петр Владимирович, когда Глеб распахнул дверцу и выпрыгнул из кабины на корявый, еще хранящий дневное тепло асфальт. — А, и вы тут! Вот кстати! — добавил он, увидев в кабине Басаргина.

— А где же мне еще быть? — удивился капитан.

Краснопольский ответил на эту реплику непонимающим взглядом, но тут же забыл о недоразумении, явно обеспокоенный чем-то гораздо более важным и, судя по выражению лица, не слишком приятным.

— Ну, что тут у вас стряслось? — спросил Глеб.

Стряслось же следующее. С утра пораньше реставратор Зарубин с разрешения начальника экспедиции отправился на этюды, вдохновленный, надо полагать, благим примером своего старшего коллеги. Наученный горьким опытом Аристарха Вениаминовича, Зарубин ушел из гостиницы не один, а в сопровождении водителя Пермяка, который вызвался исполнять при нем роль личного охранника и с этой целью прихватил с собой карабин. Краснопольский отпустил их со спокойной душой, резонно рассудив, что в случае каких-то неприятностей пальбу из «сайги» услышит весь поселок. Глеб на это заметил, что на всякого мудреца довольно простоты, а прямодушный Басаргин без лишней витиеватости осведомился: «Умней ничего не придумали?»

Петр Владимирович в ответ только виновато крякнул и, поторапливаемый с двух сторон Глебом и Басаргиным, продолжил свою печальную повесть.

Примерно до трех часов пополудни о Зарубине и Пермяке никто не вспоминал. Затем начальнику экспедиции пришло в голову, что живопись живописью, а обед, как говорится, по расписанию; даже если бы Гоша слишком увлекся процессом создания своего шедевра, Пермяк непременно заскочил бы в гостиницу, чтобы заглянуть в экспедиционный котел. Снедаемый смутным и пока еще не очень сильным беспокойством, Краснопольский обратился за консультацией к Аристарху Вениаминовичу: его интересовало, сколько времени занимает написание этюда.

Покровский очень удивился этому вопросу, потому что, хоть Гоша и забрал с собой этюдник, все его краски, кисти и прочие живописные причиндалы остались в номере, частично разбросанные по подоконнику, частично засунутые под кровать. Наведавшись в номер и убедившись в этом своими глазами, Петр Владимирович начал осознавать, что его безбожно надули, а когда реставратор сообщил, что Гоша сегодня ночевал не у себя, а в номере Пермяка, ему стал ясен и смысл надувательства: парочка хитрых алкашей просто-напросто решила устроить себе выходной с пикником на лоне природы. Их нарочитая трезвость и покладистость, заметно тяжелый этюдник Зарубина, не содержавший, как оказалось, того, что должен был, — словом, буквально все свидетельствовало в пользу данного предположения. Скрипнув зубами, Краснопольский пообещал себе по возвращении снять с негодяев головы и стал более или менее спокойно дожидаться этого самого возвращения.