Волчанский крест

Он потянулся за пистолетом, но «Пал Иваныч», с почти сверхъестественной быстротой метнувшись наперерез, ударил его громадным мосластым кулаком. Если бы этот удар угодил в челюсть, куда, несомненно, и был направлен, Глеб скорее всего просто вышел бы из игры, разделив печальную судьбу московских быков, которым не посчастливилось познакомиться с кулаком Сохатого. Но удар пришелся в ребра; в боку у Сиверова коротко хрустнуло, ноги оторвались от земли, и он, пролетев по воздуху никак не меньше двух метров, упал на землю, чувствительно ударившись боком и локтем обо что-то твердое, продолговатое.

Он почувствовал, что временно лишился способности дышать. В данный момент это было неважно: ушиб диафрагмы — дело вполне обыкновенное. Гораздо важнее было понять, почему этот твердый предмет, на который он упал, кажется ему знакомым.

Пальцы скользнули по шероховатому от серебряной насечки железу, коснулись гладкого холодного металла курков. «Пал Иваныч» шагнул к распростертому на земле, все еще пытающемуся втянуть в онемевшие легкие хотя бы глоток воздуха Глебу, занося для последнего удара громадную когтистую лапу, и замер, увидев поднявшиеся ему навстречу стволы старинного охотничьего ружья.

Глеб выстрелил дуплетом — не нарочно, а просто потому, что не привык пользоваться древними курковыми двустволками да вдобавок был оглушен. Старое ружье, не утратившее, несмотря на возраст и несерьезный, чересчур роскошный вид, способности метать молнии, грянуло, как мортира, выбросив из стволов два длинных снопа пламени. В момент выстрела оборотень резко пригнулся, и два серебряных шарика, которые должны были превратить в кашу его грудную клетку, угодили прямиком в низкий, покатый лоб.

В мерцающем свете костра Глеб отчетливо видел, как звериная голова твари взорвалась, будто была начинена тротилом. В облаке какой-то пыли и трухи во все стороны брызнули куски обросшего седой шерстью черепа; заостренное, как у хищника, ухо вместе со щекой откинулось вбок и повисло на плече. При этом не пролилось ни капли крови, и Сиверов уже не удивился, увидев, что тварь осталась стоять. Он вспомнил собственные размышления как раз по этому поводу; сейчас настало самое время застрелиться, вот только времени на то, чтобы зарядить ружье, уже не было.

Он успел подняться на одно колено, прежде чем лишенное черепной коробки создание бросилось на него, как выходец из ночного кошмара. В этот момент к Глебу вернулось дыхание; он полной грудью втянул воняющий пороховым дымом, паленой шерстью и падалью воздух, не обращая внимания на боль в ребрах, а затем выбросил навстречу атакующему монстру бесполезное ружье таким движением, каким наносят удар штыком.

Дымящиеся стволы вошли прямо в разинутую пасть, казавшуюся еще более жуткой оттого, что лица над ней, можно сказать, не осталось, и воткнулись во что-то твердое. Тварь напоролась на железо с такой силой, что Глеб с трудом удержал ружье, не столько услышав, сколько ощутив ладонями воспринятый и переданный двустволкой хруст ломающейся кости. Наполовину обезглавленный монстр издал мучительный, совершенно человеческий стон и отшатнулся, нелепо размахивая руками.

Тогда Сиверов вскочил на ноги и четким, отработанным движением, как на занятиях по штыковому бою, справа налево, резко и очень сильно ударил прикладом двустволки по остаткам кошмарной звериной башки. Приклад отломился с сухим деревянным треском и повис на ремне, но разнесенная неудачным дуплетом голова отвалилась тоже и жутким, бесформенным, косматым комом улетела куда-то в темноту. На ее месте, в темном отверстии между высоко задранными бутафорскими плечами, показалось бледное пятно залитого струящейся из разбитого носа кровью человеческого лица, и Глеб, не давая противнику опомниться, с размаха, как осиновый кол, вогнал острый обломок ружейного приклада под это пятно — туда, где должно было находиться настоящее горло этого нелепого создания.

— А-кххх, — сказала тварь.

Из открывшегося рта — не звериного, а обычного, вполне человеческого — хлынула темная кровь, и Глебу пришлось посторониться, чтобы тяжелое, косматое, воняющее гниющей, плохо выделанной шкурой тело не упало на него.

Отбросив сломанное ружье, Глеб повернулся ко второму затейнику. Тот уже был на ногах, но, наученный горьким опытом своего товарища, не спешил ринуться в бой.

— Ну?! — с вызовом сказал ему Сиверов, делая шаг вперед.

Черно-бурый затейник — Аким Павлович, так сказать, — попятился на шаг, потом еще на шаг и вдруг, повернувшись к Глебу спиной, опрометью бросился в кусты. Он моментально покинул пределы светового круга, бесследно растворившись во мраке. Надо отдать ему должное, ходить по лесу он умел даже в темноте — исчезновение его было почти беззвучным, и Сиверов лишь изредка слышал, как потрескивают, ломаясь под торопливой ногой, сухие ветки. «Стечкин» уже был у него в руках; Глеб ждал, ориентируясь по этим редким, чуть слышным звукам, и дождался: на гребне невысокой каменистой гряды шагах в тридцати от него на мгновение возник освещенный луной неясный, сгорбленный силуэт.