Волчанский крест

Когда за окном злобно взревел, а потом ровно заворчал, удаляясь, милицейский «уазик», Алевтина Матвеевна вынула из-под стола сумку и стала неторопливо, деловито, с привычной аккуратностью собирать в нее свои личные вещи — фотографию покойного мужа в рамочке под стеклом, небольшую иконку Божьей Матери, чашку, из которой пила чай и кофе, пудреницу и, наконец, фонендоскоп, верой и правдой служивший ей с первого дня работы личным секретарем Николая Гавриловича Субботина. Данный медицинский прибор все эти годы обеспечивал ей прекрасную слышимость даже при плотно закрытых дверях.

Глава 21

Остановив машину, Ежов огляделся.

Кажется, место было то самое. Слева от дороги полого поднимался кверху бледно-серый язык каменной осыпи, а справа в кустах виднелся старый, уже ощетинившийся молодыми побегами какой-то ползучей растительности, огромный сосновый выворотень. Макар Степанович достал из-за пазухи полученное сегодня утром послание и еще раз все проверил. Ну да, так и есть: слева осыпь, справа выворотень, а дальше, как говорится, на Бога надейся, но и сам не плошай.

Он заглушил двигатель, рывком затянул ручной тормоз и, поскольку дорога в этом месте довольно круто шла на подъем, для верности воткнул первую передачу: машина, как ни крути, была уже старовата, чтобы безоглядно полагаться на ручник. Покатится, сойдет с дороги, ссыплется под откос — чем ты ее оттуда выковыряешь в здешней глуши? Да и выковыривать, пожалуй, будет нечего — так, груда ни на что не годного металлолома.

Ежов небрежно затолкал письмо во внутренний карман дорогой охотничьей куртки и начал собираться. Он взял с собой автоматический карабин, пистолет Макарова, естественно нигде, никем и никогда не зарегистрированный, мощный ручной фонарь на шести больших цилиндрических батарейках и рюкзак, в котором лежали только фляга с водой да сверток с бутербродами.

Перед тем как выйти из машины и отправиться навстречу неизвестности, он закурил и еще раз все как следует обдумал. То, что он сейчас затевал, здорово напоминало самую обыкновенную авантюру. Но, если припомнить, вся его жизнь до переезда в Волчанку представляла собой цепь отчаянных авантюр, из которых вот эта, последняя, обещала стать самой удачной. По крайней мере, куш ожидался более чем солидный. А если не повезет. Что ж, здесь, в Волчанке, после ссоры с Субботиным ему все равно ничего не светит — ныне, и присно, и вовеки веков, аминь.

Зато, если автор письма не врет, любимого «дядю Колю» можно будет смело списать со счетов. Набить рыжьем и камешками хотя бы один рюкзак, вывезти добычу из этого гиблого места, а там. Дальше все будет просто. С такими деньгами он наймет хоть целую армию, с помощью которой будет легко объяснить дяде Коле, что с родственниками надо делиться, пока они не решили забрать все.

Основные сомнения вызывало происхождение письма, обнаруженного им рано утром на крыльце своего коттеджа. Письмо, естественно, было анонимным, но автор проявлял такую осведомленность, что в голову поневоле приходила мысль о провокации. Однако утренний переполох в амбулатории и самоубийство водителя милицейского драндулета, казалось, подтверждали то, что было написано в письме. Самоубийство. Ха! Да этот жирный мордоворот вряд ли был в состоянии хотя бы выговорить такое длинное слово! А уж мысль о том, чтобы выстрелить себе в висок, наверняка никогда не пришла бы в его тупую ментовскую башку. Нет, в Волчанке явно что-то происходило, и объяснение, которое давал происходящему автор анонимки, выглядело наиболее разумным, а главное, приятным: казавшийся несокрушимым «дядя Коля» наконец-то дал слабину, потерял почву под ногами и закачался, готовясь рухнуть. Неважно, кто ему в этом помог; важно, что Макар Ежов не станет этому падению мешать и, уж будьте уверены, постарается не упустить своего.

Он вышел из машины, по привычке запер дверцу, забросил на плечи рюкзак и, держа карабин наперевес, начал подниматься по каменной осыпи. Вскоре он увидел на камнях пятна засохшей крови, и это убедило его, что автор письма не лгал: минувшей ночью здесь действительно произошло что-то крайне любопытное.

Кровавый след привел Ежова на гребень холма, откуда он без труда увидел внизу, на огражденной с трех сторон огромными валунами прогалине, черно-белое пятно свежего, еще не пережившего ни одного дождя кострища, возле которого на земле лежала какая-то косматая туша. В стороне что-то поблескивало; приглядевшись, Макар Степанович различил знаменитую выжловскую двустволку с отломанным прикладом и понял, что находится на правильном пути.

Над трупом «оборотня» он остановился. По залитому запекшейся кровью, вздувшемуся, с выбитыми передними зубами лицу ползали мухи; серебристый мех, как живой, шевелился, тревожимый и раздвигаемый полчищами деловитых рыжих муравьев.

— Вот оно, значит, как, — задумчиво пробормотал Макар Степанович, глядя в мертвое лицо наряженного в маскарадный костюм директора школы. — Вот это, значит, кто. С-сука!