Волчья ягода

Аксинья, девочкой балованная родителями, не видавшая в ту медовую пору горестей и бед, потом остро ощущала неодобрение мира, всей кожей своей. И не забывала ни одного недоброго слова, не прощала, как подобает христианке, а будто леденела, завидев недоброжелателя. Не раз и не два возникала перед ней возможность отомстить тем, кто ей принес зло… Большое искушение.

Зная скудные запасы своего милосердия, Аксинья и восхищалась доброй натурой дочери, и боялась грядущих несчастий. Пока рядом с ней мать, которая распознает коварного или завистливого человека и убережет от несчастья, Нюта невредима.

Аксинья оставила дочь хозяйничать («Засов закрой и никого не пускай») и споро шагала в Еловую. Чем старше Аксинья становилась, тем больше времени отдавала мыслям о прошлых ошибках и будущих невзгодах. Они не пришли еще, жизнь перестала бить по спине розгами, настало затишье, но Аксинья все ждала подвоха, какой-то подлости. Что будет с Нюткой, если Бог до срока заберет ее мать?

Она, оскальзываясь на каждом шагу, спустилась с пригорка, свернула к дому Зои. И замедлила шаг.

Изба, кузня неподалеку – будто пришел к старому другу в гости и вспомнил, что ничего вас не связывает больше, что враги вы.

Из кузни вился дымок. Глебка, обученный братом, чинил сохи, бороны, ковал корявые ножи и серпы. Народ тихо ворчал, что работает он без души, с ленцой и понуканьем, да соображения свои никто Глебке Петуху не высказывал. Вдруг озлится. Кузнец – человек непростой, с нечистой силой знается, и без его помощи не обойтись.

Во дворе Зои не было ни души. Аксинья подошла к крыльцу, громко окрикнула: «Хозяева!» Молчание.

Дернула дверь, обшитую дурно выделанной шкурой. Коля Дозмор постарался.

Дверь поддалась, крючок был наброшен небрежно и открылся, впустив настырную гостью в дом. После дневного света глаза Аксиньи ничего не видели, она остановилась на пороге в замешательстве.

– Аксинья? – голос Зои дрожал.

Она вскочила с лавки, оправила рубаху, зачем-то вскинула руки к растрепанным волосам, охнула, заметалась по избе, словно мышь в плетеном коробе. Мальчишки для забавы ловили их, завязывали крышку и насмехались: тыкали прутом, щекотали.

– Вон убрус твой, на поставце, – кивнула Аксинья. Глаза ее привыкли к полутьме и разглядели все подробности. Она терпеливо ждала, пока хозяйка приведет себя в порядок.

– А ты что здесь делаешь? – лишь только Зоя надела, словно кольчугу, убрус, повойник[51], душегрею, к ней вернулась язвительность. – Мы тебя не звали.

– Решила по старой памяти в гости зайти.

– Ну что… Проходи тогда. – Зоя бросила взгляд на дальний угол избы, вздохнула и захлопотала возле стола.

Аксинья сдержала улыбку – или ухмылку? – и села на лавку напротив красного угла. Они завели чинный разговор о прошедшей службе, холодной зиме, детских болезнях.

– Нимкодь, мый аддза Тіянӧс[52]. Я спал, а ты пришел, – расплылся в улыбке Коля Дозмор. Он сладко потянулся, подобрал порты, улыбнулся Зое.

Работник не вникал в двусмысленность этого мига, счастливый и безмятежный в своей мужской сытости.

– Ты на двор иди. Скотина с утра не кормлена, а обед уж скоро, – строжила хозяйка.

– Утроба пустой, работать худо.

– Иди!

Пермяк обиженно посмотрел на хозяйку, хотел ответить что-то, но сглотнул пререкание, пробормотал «боньгиз[53]», и, как был в одной рубашке, вышел во двор. Зоя закаменела лицом, но разве можно спрятать чувства от той, что с самого детства была подругой?

– И давно у вас? – мягко спросила Аксинья. Она была готова к возмущению, воплям, громким словам и грубым действиям.

Зоя подняла на нее злые глаза, разверзла бледно-розовые пухлые губы для оправданий и вдруг заревела. Со стуком она уронила лицо на липкую, давно не скобленную столешницу, заскребла длинными ногтями, словно медведица по стволу. Ее плечи тряслись, но звука рыданий гостья не слышала.

– Зоя, да ты… что ты? – Аксинья растерялась.

Вдалеке плакал ребенок. Скрип двери, глухой говор Коли.

Зоя подняла голову и, успокаивая дыхание, посмотрела на гостью без прежней злости.

– Что приперлась-то?

– Неждан, приемыш твой, тревожит меня. У него серьезная хвороба, ему тепло, забота нужны, иначе помрет.

– Если такая добрая, забирай его. Мне не нужен вымесок поганый, да не видела б я его никогда!

– Он сын Игната, тебе не чужой. Не жалко мальчонку малого?

Зоя встала, тяжело опираясь на стол. Ее руки казались слишком тонкими для полного, грузного тела. На лице осталась вмятина от досок.

– Не жалко. Вот сколько он живет у меня, а все не понимаю. Как Агашка могла? Когда, когда у них началось? – от слез Зоя быстро перешла к крику.

– Зря ты их клеймила. Один раз был грех, да по ошибке.

– А ты все знаешь! Все у нас знаешь, ведьмища, кто с кем да зачем. В чаше с водой увидела или черт нашептал?

– Вот кто небылицы про меня сочиняет! Агафья сама мне рассказала, все как было.

– А так я вам и поверила. Сговорились, две потаскухи.

– Вот тебе крест мой, что правда, – Аксинья осенила себя двумя перстами. – Ты, Зоя, и растить его должна, побойся суда людского и Божьего.

– Ты про суд Божий мне говорить будешь? Пошла отсюда.