Волчья каторга

– А теперь, – поднялся с кресла Иван Федорович, – разрешите откланяться и заверить вас, милейшая Прасковья Степановна, в моем искреннем к вам расположении. Кстати, – добавил он, сведя брови к переносице, – если я не обнаружу сегодня господина Жилкина в бильярдной «Потешного сада», я буду знать, кто его предупредил. А сокрытие преступления или преступника – уже деяние, которое наказуется, причем в уголовном порядке… Вы меня понимаете?

– Да полноте, зачем мне это надо? – как-то даже устало произнесла содержательница публичного дома.

– Вот и я так думаю, – согласно кивнул судебный следователь. – И правда, зачем нам портить столь доверительные отношения, установившиеся между нами, верно? А девочки у вас и вправду хороши. Не будь я при исполнении… Э-эх! Такой соблазн! А знаете, мадам Жозефина, может, я к вам как-нибудь и наведаюсь, а то как-то одиноко бывает.

Мадам Жозефина как-то странно посмотрела на него и промолчала. Ей не хотелось больше говорить. Хотелось одного: чтобы этот судебный следователь поскорее ушел.

И он, наконец, ушел…

«Потешный сад» завел в Сыромятниках антрепренер Андрей Черепанов. Сад этот мало чем отличался от «Эрмитажа» или «Аквариума». Ну, разве что был рассчитан на публику поплоше: мещан, мастеровых, торговцев и мелкую чиновную сошку.

Гуляние начиналось в шесть вечера, о чем громогласно вещал зазывала у ворот сада. Воловцов пришел в половине седьмого, заплатил за вход тридцать копеек и пошел осматриваться. Все представления начинались в половине девятого, так что отдыхающей публики пока было маловато. В основном это была молодежь с рабочих окраин, приодетая по случаю выхода в свет в самое лучшее. Парни и молодые мужчины были через один с тросточками, копируя высший свет, а девицы поголовно в модных прическах.

– Ба-а, мамзель Глафира, какая вы сегодня вся из себя распрекрасная, – услышал Иван Воловцов громкий прокуренный голос. – Ну, прям вылитая Лина Кавальери.

Он обернулся и увидел высокого парня с цигаркой во рту, эдаким гоголем расхаживающего вокруг пухленькой девицы, пришедшей на гуляние с худой печальной подругой, на которую, верно, никто и никогда, как и сейчас, не обращал никакого внимания.

– Чево это вы такое, сударь, говорите? – кокетливо вскинула на него глаза Глафира.

– Я говорю вам сущую правду, несравненная мамзель Глафира, – расплылся в широкой улыбке парень и выплюнул цигарку, – и очень даже хороший комплимент. Ведь эта Лина Кавальери, можно сказать, первейшая на свете красавица!

– Ну, уж вы скажете. – Щечки мамзель Глафиры слегка заалели, по всему видно, что вниманием она довольна. – Прям, засмущали меня до невозможности. Нехорошо это с вашей стороны, Григорий Северьянович.

– Да чего ж здесь нехорошего, коли вы…

– Цигарку подбери, – подошел к нему человек в штатском. – Если не хочешь в участок загреметь.

Парень хотел было возмутиться, но, посмотрев в строгие глаза говорившего, вернулся и поднял окурок папиросы.

– А теперь брось в урну, милок…

Григорий Северьянович кивнул и… растаял, словно его и не было, а через минуту возле «несравненной мамзель Глафиры» расхаживал гоголем уже другой парень. Без цигарки.

Вообще городовых в «Потешном саду» было много. По распоряжению генерал-губернатора его высочества великого князя Сергея Александровича, дабы не смущать почтенную публику, были они в цивильной одежде, но службу несли зорко и безобразий во время гуляний в «Потешном саду» ли, в «Эрмитаже» или «Аквариуме» никаких не допускали. С ними было как-то спокойнее…

В бильярдной – большой зале с десятком столов – вовсю шла игра. Городовой в штатском имелся и здесь. Воловцов сразу определил в усатом мужчине с военной выправкой бывшего фельдфебеля полицейского. Тот стоял у входа и наблюдал за игрой у одного из столов. Служитель порядка не пресекал игру на деньги (не было ему такового предписания, да и играли вполне безобидно, по маленькой), поскольку это в увеселительных заведениях было распространено повсеместно, но, случись какая вольность или пьяная выходка, спуску нарушителю спокойствия и благочиния он бы положительно не дал…

Жилкин был здесь. Воловцов увидел его играющим за самым дальним столом от входа. Был он, конечно, не в арестантской робе, как на фотографической карточке, а в костюме, вполне приличном, кажется, даже из английского сукна, что не помешало Ивану Федоровичу узнать его сразу. И прогулочной походкой, останавливаясь то у одного стола, то у другого, он приблизился к дальнему столу.

Ваня играл с плотным господином в «американку». Когда подошел Воловцов, Жилкин забил последний, восьмой шар в лузу и с довольным видом посмотрел на плотного господина:

– С вас, уважаемый, «синенькая».

Плотный посуровел, достал из портмоне пять рублей и молча протянул победителю. Ваня небрежно сложил купюру вчетверо и положил деньги во внутренний карман, а потом вопросительно посмотрел на Ивана Федоровича:

– Желаете сыграть?

– Нет, – ответил Воловцов. – Желаю с вами побеседовать.