Волчья каторга

Фищев невольно перевел взор на Гольденберга. Старший тюремный надзиратель принял этот взгляд за признак недоверия к нему и демонстративно вывернул правый карман. И из него выпала на грязный пол казармы сложенная трехрублевая бумажка.

– Ага! – воскликнул Степка, победоносно глядя на смотрителя тюрьмы, и добавил с нотками незаслуженной обиды: – Ну, вот, а вы мне не верили, ваше высокоблагородие.

– Так, может, это не та трешница, – неуверенно произнес Фищев.

– А вы разверните, – загудели в толпе колодников. – Может, не та. А может, и та…

Начальник тюрьмы наклонился и самолично поднял купюру. В гробовой тишине, установившейся в казарме, он медленно развернул сложенную денежку. Один уголок ее был и правда немного оторван, а на обратной стороне трехрублевого билета, в самом центре державного герба, красовалось свежее кровяное пятнышко…

Конечно, Хлыща отправили в карцер. Не на месяц, но на полную неделю. Когда он вышел, то получил от Сухорукого и Деда причитающиеся ему три с полтиной.

– Благодарствуйте, братцы, – сказал он, усмехнувшись. – Ежели что, обращайтесь…

– Непременно, – усмехнулся в ответ Дед.

Циркач рубль серебром принял как само собой разумеющееся. Кивнул Деду и Сухорукому, сунул денежку в карман и словно растаял, будто его и не было. Интересным колодником был этот Циркач, прозванный так потому, что до суда, определившего его на каторгу, он ходил по ярмаркам с небольшой цирковой труппой, показывал фокусы с картами и исчезновением шелковых платков, которые затем обнаруживались в карманах зевак. Одновременно из этих же карманов исчезали портмоне, кошельки и брелоки с часами и цепочками и даже серебряная мелочь.

Однажды, на Яблочный Спас, Циркач вместе со своей труппой показывали представление на площади недалеко от церкви, в которой стояла в золотых ризах явленная чудотворная икона Божией Матери. После представления икона исчезла таким же чудесным способом, как и явилась три с половиною столетия назад. Следствие по этому громкому, на всю Россию, делу велось самым тщательнейшим образом, после чего икона обнаружилась у раскольников-беcпоповцев. Оказалось, что они посулили пять сотен рублей серебром тому, кто ее для них добудет. Циркач и добыл. И получил пятнадцать лет каторги, то есть, вдвое, нежели полагалось бы за простую кражу, поскольку преступление было признано судом святотатственным, за что наказание удваивалось.

Ну а что касается старшего тюремного надзирателя Гольденберга, то после инцидента с трешницей в тюрьме его никто более не видел. «Каюк пришел Гольденбергу», как выразился смотрящий по Зарентуйской каторжной тюрьме. И все пошло по-старому: если первый надзиратель не соглашался принести в казарму водку и купить несколько колод картишек, то соглашался второй. Если не соглашался второй, так соглашался третий. К середине лета у Деда с Георгием все было готово к побегу. Даже пашпорта были готовы, с печатями, ничем не отличающимися от настоящих. По два рубля с полтиною выложили за них Дед с Сухоруким тюремному умельцу Шандыбе. И стали: Дед – иркутским мещанином Гервасием Панфиловичем Будниковым, а Георгий – аж дворянином и помещиком Лаишевского уезду Казанской губернии Иваном Ивановичем Волковым. Котомочки уж были в лесочке ближайшем припрятаны, в которых имелось все необходимое. Дужки кандальных замков подпилены – покрепче ударишь, и обломятся. А еще «добро» от общего тюремного старосты на побег получено. Оставалось выждать удобного момента – и «делать ноги»…

Для Деда удобный момент пришел, когда один конвойный солдат отправился за водой. Второй прилег на камушки и то ли задремал, то ли задумался крепко. Не понять! Дед очередную бадью с рудою поднял, обмотал цепь тряпками и бочком-бочком в ближайший лесочек. Остальные колодники взглядом его проводили, повздыхали, переглянулись меж собой и далее работать. А в лесочке его уж Сухорукий час как дожидался, ибо из рудознатной палатки уйти куда легче: конвойных в палатке нет, только вольнонаемные рабочие, которым дела до каторжного – никакого…

Дед появился внезапно: не было, и вот на тебе, объявился – вот он, я! Георгий был уже без цепей: сбил перепиленный замок камнем, он и отвалился. То же самое он проделал с ковами Деда: ударил пару раз камнем по замку, он и сломался. Железо сложили под кустиком, чтобы погоня не сразу заметила, – и ходу! В побеге важно как можно дальше уйти от острога в первые же часы и первые сутки, дабы заполучить фору перед преследователями.

Шли ходко, иногда бежали, когда позволяла варнацкая тропа. Как Дед находил ее, одному Богу известно. Но иногда и Георгий умел ее увидеть по старым затертым временем зарубкам и едва видимой тропе: научения Деда в долгие тюремные вечера не прошли для него бесследно.