Волчий камень

– И к чему привели ее потуги? – На лице Томаса появилась гримаса брезгливой злости. – Она хотела сочинить революцию, как сочиняла свои романы. Это должна была быть красивая, эффектная, захватывающая революция! Как игра, как карнавал. Я никогда не любил авантюристов. Авантюристок в особенности. Они оторваны от жизни, витают в облаках, затеи их непрактичны, а часто и вовсе вздорны.

– И теперь вы метите в вожди? Хотите на деньги Либиха устроить в Пруссии свою революцию?

– Не в Пруссии, Анна Сергеевна, – поправил Томас. – Не в Пруссии, а в Германии. Главная ошибка всех, чьи имена я перечислил, состояла в том, что они старались насадить новые порядки на небольшом клочке немецкой земли. Эти очаги возникали стихийно, у мятежных толп не было единого руководителя, способного направить их энергию в нужное русло. Моя революция будет другой. Германия сейчас представляет собой пороховую или, если хотите, пироксилиновую бочку, у которой нужно только поджечь фитиль. Клянусь, я его подожгу!

– Вам это не удастся, – разомкнул уста Максимов. – Вы упустили момент. Во всех германских землях обстановка более или менее спокойная, особенно после того, как улеглись волнения в Пруссии. Долго же вам придется ждать, пока созреет почва для новых возмущений.

– Недолго, – уверенно заявил Томас, сделав последнюю затяжку и погасив окурок. – Передышка будет короткой. Даю вам слово, что в наступающем году Германия снова начнет напоминать растревоженный улей.

– Хватит ли вам полутора миллионов? – усомнилась Анита. – Уж больно грандиозные у вас планы…

– Полтора миллиона – это только, скажем так, вступительный взнос. Денег будет больше, я даже знаю людей, которые их дадут.

– Добровольно?

– Одни добровольно, других придется немного потрясти. Не глядите на меня так осуждающе: революция – дело дорогое. И кровавое. От этого никуда не деться, сударыня. И вы еще услышите о баррикадах Берлина, Эрфурта, Бадена. Это будет совсем скоро. И тогда вы вспомните меня. К тому времени собранные мною деньги будут превращены в оружие, в листовки, в общеполезные брошюры, из которых каждый недовольный жизнью немец сможет узнать, как правильно зарядить револьвер, как самому смастерить бомбу и под какой угол ратуши ее заложить, чтобы эффект от взрыва был наибольшим.

Если бы Томас сидел ближе, Анита не задумываясь дала бы ему хорошую оплеуху – рука у нее так и чесалась. Но он, докурив сигару, отодвинулся снова в тень и, бросив взгляд на Максимова, опустил руку в боковой карман.

– Я чист перед вами, господа, я рассказал вам все, как на исповеди. Не понимаю вашего недовольства.

– Не понимаю мотивов вашей откровенности… Хотя нет – понимаю! Захотели похвастаться? В глубине души вы – эдакий Бонапарт, жаждущий не только победы, не только власти, но и славы. А ее-то, славы, вам сейчас и недостает… Не пора ли заявить о себе… как это говаривали древние римляне… городу и миру, да? Чтобы ваше имя – имя будущего грозного вершителя судеб – начало уже переходить из уст в уста и вызывать священный трепет.

– Поздравляю, вы отлично изучили мой характер. Да… признаюсь, было бы лестно, если бы слух обо мне как о дирижере революционного оркестра прошел не только по землям Германии, но и по всем странам Европы. Я не слишком выспренно выражаюсь?.. В конце концов, честолюбие – не самый тяжкий грех…

– Вам оно выйдет боком, Томас!

– Почему, сударыня?

– Потому что я немедленно отправлюсь в ближайший участок и передам полицейским наш разговор слово в слово.

– Вы не станете этого делать. В Кельне я не один. За вами и за вашим экипажем ведется наблюдение. Если вы позволите себе некие… мм… непродуманные действия, ваши имена сегодня же пополнят печальный список жертв распоясавшейся кельнской преступности. Разойдемся лучше миром. Я не связываю вас никакими обязательствами. Через два часа меня не будет здесь, после чего можете рассказывать кельнским полицейским любые небылицы. Хотя зачем вам это? Вы покинули родные пенаты, чтобы совершить путешествие по Европе – вот и путешествуйте. В Париже, я слышал, уже вовсю готовятся к Рождеству.

С негромким хохотом Томас поднялся. Максимов, уставясь в пол, безжалостно корежил вилку.

Анита взяла в руку чашку с холодным кофе. Помои, пить такое невозможно. Томас стоял над ней, насмешливо-безмятежный, отвратительный. Подержав чашку на весу, точно раздумывая, где бы лучше ее опорожнить, Анита выплеснула темную бурду в ухмыляющееся лицо будущего отца всегерманской революции.

Эпилог. Пять месяцев спустя