Волчий паспорт

Да, он так и говорил: «извиняюсь» вместо «извините» и «ложь-те» вместо «положите» — и никак не мог выговорить «Азербайджан». Но зато за всю историю Российской империи это был единственный ее первый человек, который разрешил соотечественникам безнаказанно себя критиковать и даже оскорблять. Чем они с удовольствием и воспользовались.

Он весь помалиновел от позорища, но стерпел, когда с трибуны ему пришлось услышать примерно такой парламентский перл одного таксиста, гордо требующего именовать его «водителем» и всегда с хрустом и треском продирающегося сквозь дебри собственных мыслей:

— А як вы откомментуете, Михал Серхеич, по поводу того, шо многие мои пассажиры сравнивают вас с Наполеоном, а вашу жинку Раису с императрицей Жозефиной, у которой вы под каблуком?

Однажды во время перерыва сей «народный водитель» столкнулся с Президентом в коридоре Кремлевского дворца, и из мозолистых рук неподкупного защитника пролетарских интересов вывалился пакет, из которого, в свою очередь, вывалилась примерно дюжина свежекупленных носков. «Народный водитель», защищаясь от воображаемых им чьих-то подозрений в его коррумпированности, немедленно агрессивно напал на Президента:

— Ну, шо, Михал Серхеич, наверно, вы подумали, шо это я все гребу под себя, свой депутатский значок в корыстных целях использовываю?

— Ничего я не думаю, — пытался обойти «народного водителя» то с одного, то с другого фланга Президент, но все время натыкаясь на растопыренные руки, размахивающие, как пролетарскими мини-знаменами, торопливо поднятыми с пола безразмерными носками, сделанными в Южной Корее.

— Не, думаете, и некрасиво думаете, Михал Серхеич, а зря. Мы — рабочий класс, а не якие-нибудь кооперативщики-спекулянты. Я ци носки не в партийном распределителе, не с-под прилавка, а аж в Ираке, на свои кровные депутатские командировочные добув и до парламенту взял, бо прямо с отсюда, с Кремля, мне на Харьков поездом, а то избиратели меня заждались. Да и не для себя столько носков-то — у меня ж одна пара ног! — а для хлопцев с нашего таксопарку. Вот эти, к примеру, носки, желтенькие, с Микки-Мяусами, для моего напарника Севки Андрющенко, вот эти, зелененькие, с ковбоями, — для электрика Левка Придыхальского…

— М-м-м-м… — страдальчески замычал Президент, пятясь перед непроходимой реальностью политически пробужденного им народа, и с мрачной сосредоточенностью бросился бежать в обратную сторону.

— А вот эти беленькие, с теннисными ракетками, для нашей мойщицы Манюни, — припустился за Президентом «народный водитель». — Она, шоб кил этак двадцать сбросить, в теннис по совету доктора решила погрузиться. Ракетку я ей из Ливии привез, а вот с мячами и там, как у нас, перебой образовался. Почему, как только какой народ против мирового империализма встает, у них сразу перебой за перебоем? Вредительство, да и только… Михал Серхеич, куда же вы? Вы мне не поможете теннисных мячей хоть пару штук для Манюни достать? Уходите, Михал Серхеич, опять уходите от ответа? Нет, товарищ Президент, нельзя известным местом к рабочему классу поворачиваться… Отольются кошке мышкины слезки…

Можно ли удивляться тому, что поливаемый грязью со всех сторон провозвестник демократии иногда больше всего боялся только одного: как бы его идея случайно не удалась.

Именно из-за этого страха он и совершил свою главную ошибку: он испугался всенародных прямых выборов, стал Президентом в обход народа, потеряв свой последний шанс.

А ведь такой шанс у него был.

У меня сохранились лишь два крошечных автографа Президента.

С трибуны Второго съезда на меня обрушился всей огневой мощью один молодой, восходящий генерал, обвиняя меня в неуважении к парламенту, к собственному народу. Я был взбешен и, забыв, что это состояние противопоказано при выступлениях, не удержался и послал Президенту записку с просьбой дать мне слово для ответа.

Он направил мне с посыльным ответ на блокнотном листочке. Ответ был совсем коротенький: «Завтра! М. Горбачев». Глаза его угихомиривающе улыбались.

Всю ночь я работал над речью, пытаясь не просто отругнуться, а отругнуться художественно.

На следующий день Президент объявлял одного оратора за другим, а меня для него как бы не существовало.

Я написал ему: «Михаил Сергеевич, где же ваше «завтра»?

Он направил мне лукавое, а если вдуматься, то, может быть, весьма символическое послание: «Ваше завтра — будет завтра! М. Горбачев».

Зато я получил новую возможность довести речь до полной боевой готовности. В муках родилось не раздраженное, а вежливо-убийственное начало: «Уважаемый молодой генерал!»

Так что помог мне Михаил Сергеевич, разумно позволил моей ярости отстояться.

Где он сейчас? Как ему помочь?