Волчий паспорт

Голос исчез, а я все еще держал трубку, прижатую к уху, словно мог услышать кряканье уток в лужах на заросших дымчатым ковылем улочках моего детства, гульканье сизарей со шпорами в дядиной голубятне, прощальное мычание белолобой черной коровы Зорьки, которую пришлось зарезать во время войны, капустный хруст снега, искрящегося как толченый хрусталь под полозьями кошевок и расписными чесанками девчат, скрежет обледенелой колодезной цепи, вытягивающей из темной глубины ведро, похожее на серебряную корону из сосулек, и частушку, выпархивающую с девичьих нацелованных морозом губ вместе с белоснежным облачком дыханья:

Не хочу я умирать Утром вместе с росами.

Хочу сено уминать Ноженьками босыми.

Оба помощника Президента — Хозяйственник Политики и Полковник С Видом Генерала, по-моему, почувствовали, что на несколько мгновений я оказался далеко-далеко от них, но сделали вид, что ничего не заметили.

— Спросите Президента, чем я могу помочь? — попросил я Хозяйственника Политики.

Вернувшись, Хозяйственник Политики ответил:

— Вашим словом. Президент надеется, что оно будет услышано в мире. А сейчас Президент идет выступать с балкона и приглашает вас быть рядом.

Хозяйственник Политики повел меня по анфиладе коридоров, и вдруг навстречу, словно из раздвинувшейся стены, тяжелой, но стремительной походкой вышел, как шагающий уральский валун, Президент России, а с ним рядом — беленький, как подберезовик, премьер-министр с не паникующим, а что-то свое кумекающим крестьянским лицом, и вице-президент из небесных гусар с денисодавыдовскими усами, с грудью, открытой для пуль и объятий.

Я никогда не был самозабвенным поклонником неювелирно сработанного уральца, которому не суждено было стать ювелирным инструментом истории.

Но Россия выбрала его Президентом, а история выбрала его тараном. В этой роли ему пригодилось даже отсутствие нюансов.

В тот день я любовался им. Не как политиком. Как явлением природы.

В узком коридоре власти нам было не разойтись. Я невольно протянул Президенту руку, и у меня, к моему ужасу, непроизвольно вырвалось искреннее, но до смешного высокопарное:

— Спасибо вам от русского народа!

Я сам был готов провалиться сквозь землю от стыда за собственные, почти оперные слова, которых никакой русский народ мне, конечно, не поручал.

Не замедляя шагов, Президент России пожал мне руку на ходу и широко улыбнулся, весело подмигнув:

— Ну что ж, будем вместе драться…

Он полуобнял меня, увлекая за собой, и вместе с ним и его окружением я оказался на балконе, обращенном к Москве-реке.

Президент сначала собирался выступить с противоположной стороны Белого дома, Но в последний момент служба безопасности попросила его переменить место.

Когда Президент оказался у микрофона, два человека подняли перед ним пуленепробиваемые щиты — до подбородка. Но мне сразу пришла мысль, что могут выстрелить в голову.

Я взглянул вниз, и мне стало не по себе.

Никакого массово восставшего «народа», от имени которого я только что напыщенно выражал Президенту благодарность, перед балконом не наблюдалось.

Собралось не более полутора тысяч человек, казавшихся жалкой горсткой на фоне уставленной танками и перегороженной баррикадами набережной, на фоне свинцовой реки с равнодушно ползущими баржами, на фоне моста, перекрытого поставленными поперек автобусами и загроможденного кое-как припаркованными частными автомобилями, среди которых был и красный обтрепыш Евтушенковеда Номер Один, и, наконец, на фоне гостиницы «Украина» на противоположном берегу, где у памятника Тарасу Шевченко и сегодня, как всегда, толклись валютные проститутки и фарцовщики, а с балконов и из окон иностранцы снимали телевиками весьма живописные великие потрясения России, коих когда-то настоятельно советовал избегать Столыпин.

В толпе я разглядел, нервно-судорожное лицо с несчастноблагородными глазами и ушами тушканчика, принадлежащее академику-экономисту, кажется бросившему безнадежные попытки превратить ленинский лозунг «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация» в лозунг «Капитализм есть антисоветская власть плюс приватизация».

Еще я разглядел пересыпанную пеплом «Примы» и цитатами из Достоевского седую блаженную бороду партийного постаревшего Алеши Карамазова, год назад первым предложившего наконец-то предать набальзамированного Ленина земле.

Еще я разглядел сигнально вспыхивающее очками лицо летописца ленинградской блокады и партизанских трагедий Беларуси, румяно-воспаленное изнутри от непрерывного пылания гражданского благородства.

Еще я разглядел воителя за русскую пшеницу и прочие зерновые и овощи, лицо которого настолько обуглилось агростастями, что стало похожим на сильно пригоревшую печеную картофелину. Появление этих людей здесь, в этот день, было естественным.

Но некоторые люди показались мне неестественными. Словно по чьему-то продуманному сценарию, они окаймляли толпу, как пена. Они настолько бурно приветствовали появление Президента России, что затыкали ему рот подозрительно долгими аплодисментами.