Вольф Мессинг. Взгляд сквозь время

Мессингу, правда, от этого было не легче, но жить-то надо. В словах Вайскруфта было много верного. После приезда в Берлин Вольфа несколько раз посещали сновидения, подкрепленные погружениями в сулонг. Ему являлась затемненная лестница, изгибом уводившая вверх – в мир вечерних приемов, светских раутов, модных туалетов, мундиров, полугражданских френчей и полувоенных пиджаков. Что-то постоянно нашептывало медиуму: там тепло, там топят даже весной, там можно найти надежное убежище; если повезет, то и управу на Вилли, а может, и на самого Адди. Там ты сохранишь жизнь и заживешь так, как тебе и не снилось. Там у тебя хватит денег на вагон любого класса, даже на аэроплан.

Существовала, правда, одна закавыка. В ней не было ничего телепатического, только капелька житейского опыта и, может, уроки Гершки Босого. Чтобы взобраться по этой лестнице, необходимо было поступиться самой малостью – уважением к себе. В цену также входило требование сократить дистанцию между собой и миром до неуловимой, безразмерной величины.

* * *

Две недели в перерывах между выступлениями Вайскруфт объяснял Мессингу, кто есть кто в политике, индустрии и кинематографе, какие существуют общественные организации и за что они ратуют, кто владельцы самых распространенных газет и чьи взгляды они выражают, так что на кладбище в Моабите, где лежала Ханна, Вольф сумел вырваться только в начале декабря 1931 года.

Погода стояла паршивая: слякотно, ветрено, с неба сыпался то дождь, то снег. Мессинг промерз до косточек и, возвращаясь в гостиницу, вновь заглянул к «тетушке Хелене», где не без удовольствия и не без раздумий выпил горячий кофе и вдобавок заказал сосиски.

На этот раз хозяин заведения проявил сознательность и, не смутившись, принял заказ. Направляясь к столику, поближе к решительно настроенному пролетарию, Вольф мысленно отметил, что хозяин звонит кому-то по телефону. Мессинг не придал значения его инициативе. В те минуты его более всего занимала необъяснимая властность, с которой Вилли Вайскруфт обращался с ним. Вольф неоднократно задавался вопросом, по какой причине он покорно терпит его домогательства? Почему он, великий маг и волшебник, теряет трезвость мысли и бодрость духа в его присутствии?

В конце концов, кто из них более могучий медиум?

Может, Вилли способен читать мысли Вольфа?

Нет, это Мессинг заявляет ответственно.

Может ли Вольф читать мысли Вилли?

Да.

Так в чем же дело? Какая субстанция позволяла ему с такой легкостью загонять Мессинга в угол, требовать того, настаивать на этом, а он, вместо того чтобы дать сдачи, начинает нервничать, суетиться, впадает в ненужную горячность и в конце концов следует у него на поводу.

Это был факт, и Вольф не мог пренебречь им. Казалось удивительным, что ему без всяких усилий давались мысли Вилли, ясные, открытые, логичные и неопровержимые, и тем не менее ему удавалось давить на Мессинга с невероятной для человека, далекого от экстрасенсорики, силой. Или, может, это не Вилли обрел необъяснимую мощь, а некий таинственный «изм», который стоял за ним, чьим верным поклонником он являлся?

Разгадка ускользала от Вольфа, как, впрочем, и от тех не потерявших здравомыслия немцев, отказавшихся голосовать за вождя наступавшего «изма», а ведь речь шла по меньшей мере о духовном здоровье нации, о праве каждого гражданина сохранить дистанцию и не сбиться с голоса.

Это были одни из самых паршивых дней в жизни Вольфа Мессинга. Он заметно похудел, вид у него, несмотря на энергичные подбадривания Вайскруфта, был болезненный, впрочем, такой и должен быть у провидца, потерявшего веру в себя, испытывавшего разочарование перед ударами судьбы.

Что его ждало впереди? Объятья дьявола? Ему все-таки удалось утянуть Вольфа за горизонт. Или в преисподнюю?

Какая разница.

…Как только Вольф принялся за сосиски, к нему подсел товарищ Рейнхард.

Господин революционер был в дорогом черном костюме. Поверьте, в костюмах Мессинг знал толк – наряд товарища Рейнхарда ничем не уступал костюму партайгеноссе Гитлера. Шляпа у Рейнхарда была мягкая, от Стетсона.

Партия разбогатела? А может, товарищ Радек, или кто у них за главного в Коминтерне, отпустил поводья, и борцы за народное счастье тотчас помчались в универмаги за буржуазными безделушками?

Кто сможет понять этих коммунистов?!

Мессингу стало завидно – эх, Вольфи, упустил ты свое счастье. Не надо было выходить в Варшаве. Надо было ехать в Москву, там обучиться азам революционной магии. Сейчас тоже разгуливал бы по Берлину в роскошном представительском костюме?

Они молча тянули пиво – Рейнхард свое, Мессинг свое. Вольф отмалчивался, он помалкивал. Неожиданно Мессингу пришло в голову, что он до сих пор не знает, как зовут сидевшего напротив функционера. Вопрос, конечно, малосущественный, вряд ли способный потягаться с такими молотобойными лозунгами, как «народное счастье» и «эксплуатация человека человеком», тем не менее…

– Как вас зовут, товарищ Рейнхард?

– Гюнтер. Послезавтра в семь вечера. Помнишь, где мы сидели с Шуббелем? Вон за тем столиком, что под серпом и молотом.

Вольф застыл, как вкопанный.