Вольф Мессинг. Взгляд сквозь время

Неоценимую помощь в этом трудном деле Вольфу оказал писатель Виктор Финк. С Виктором Григорьевичем они познакомились на вечере в Доме литераторов, куда его пригласили спустя неделю после выступления на даче Сталина. Писатели оказались прозорливыми людьми и сразу, не в пример деятелям из Академии наук, заинтересовались способностями медиума. Их проницательность, активная жизненная позиция, заключавшаяся в умении держать нос по ветру, по-видимому, являлась лучшим ответом на заботу, какой Советская страна окружила местных инженеров человеческих душ.

За эти несколько недель Вольф заметно подковался в русском языке, обрел «статус» – то есть получил право гастролировать по Советскому Союзу. Финк помог ему заполнить анкету в гастрольном бюро[55], где в графе «происхождение», по его подсказке, Мессинг указал – «из бедной еврейской семьи». Откровенно говоря, ему очень не хотелось упоминать об этом. Какая разница, кто откуда родом! Семью Гершки Босого скорее следовало назвать «нищей», а не бедной, но Финк настоял – так надо!

В бюро Вольфа провели по первой категории. Это можно было бы считать чудом, но товарищ Финк, взявший на себя заботы по организации гастролей, посоветовал поменьше распространяться о чудесах и более напирать на материальную основу психологических опытов.

В прямом и переносном смысле.

Он предупредил, что ни в коем случае нельзя отрываться от масс, надо доходчиво объяснять каждый опыт первичностью материи и вторичностью сознания. Не надо мистики, не надо нелепых жестов или истошных выкриков «тишина! тишина!», тем более щегольских буржуазных нарядов – фраков, цилиндров, лакированных туфель.

Здесь этого не любят…

Сознаться, Мессинг не сразу понял, что он имел в виду, а уж рекомендации насчет сценического костюма посчитал просто оскорбительными. Что же ему, в гимнастерке выступать?! Или сапоги натянуть?! «В гимнастерке и сапогах тем более не следует, – заверил Виктор Григорьевич. – Сочтут, что вы держите кукиш в кармане, ведь вы же не агитатор и не пропагандист». Вольф еще не до конца понимал значение этих слов и был вынужден согласиться с Финком.

Он первый высказал мнение, что Мессингу не следует спешить с гастролями и в ближайшее время лучше не покидать Москву.

– Куда вы торопитесь, Вольф Григорьевич? – спросил он. – Разве вас не устраивает гостиница или питание?

– Нет, конечно, – возразил Вольф. – Но кто оплачивает мое пребывание в такой роскоши? Почему я должен расплачиваться за еду какими-то бумажками? Как, кстати, они называются?

– Талоны.

– Вот именно, талоны. Я не люблю одалживаться.

Финк пожал плечами.

– Вам что за дело. Считайте, что вы в гостях у советского правительства, которое щедро и заботливо оплачивает ваше пребывание в лучшей гостинице Союза.

Такими чудесами Мессинга не раз удивляла его новая родина. Что касается Виктора Григорьевича, работа постепенно сблизила их. От него Вольф узнал много нового насчет внутренних течений в партруководстве, а также о том, кто такие «двурушники», «оппортунисты», как «правые», так и «левые», что означает термин «враги народа» и «расхитители социалистической собственности». Свою доверчивость Финк объяснял убийственным доводом: «Полноте, Вольф Григорьевич, от вас и так ничего не скроешь». Он же научил медиума, как следует читать советские газеты.

Вольф сыронизировал:

– Вверх ногами?

– Нет, – ответил Виктор Григорьевич, затем без тени иронии добавил. – Но что-то в этом кульбите есть.

Мессинг вынужден был верить ему, ведь товарищ Финк являлся не просто опытным в таких делах товарищем, но и орденоносцем, год назад получившим высокую правительственную награду – орден «Знак почета». По его словам, Виктор Григорьевич сумел отличиться двумя захватывающими повестями, повествующими о социалистическом преобразовании какого-то занюханного штетеле, о соотечественниках Вольфа, отправившихся покорять таежные дали и распахивать целину. Первая называлась «Евреи в тайге», другая – «Евреи на земле».

В те дни шла напряженная подготовка к первой гастрольной поездке на Урал. Дело было за малым – за поисками полноценного индуктора.

Лучше, конечно, индукторши.

В середине июня, когда Москва праздновала долгожданное вступление Карело-Финской республики в состав РСФСР, а центральные газеты печатали сообщения о введении новых воинских званий и фотографии счастливчиков, на которых ворохом посыпались первые генеральские чины, Мессингу позвонил Лаврентий Павлович.

Это случилось в ту самую минуту, когда в свежем номере «Известий» Вольфу бросилось в глаза сообщение о том, что фашисты вступили в Париж. Он потерял дар речи. Дело было даже не в поразительной стремительности немецкого наступления и не в том, что французская оборона, опиравшаяся на хваленую линию Мажино, рухнула как карточный домик. Куда хуже было, что прогноз, озвученный в далеком тридцать первом году, в Шарлоттенбурге, так внезапно осуществился.

Телефонный звонок привел Вольфа в чувство. Это был сам наркомвнудел. Он любезно напомнил о моем обещании навестить его в рабочем кабинете:

– Сейчас у вас найдется время?