Волгины

Валя пошла к заместителю.

— Вы уезжаете с ними, — сказал заместитель, мужчина со строгим лицом и небрежно спущенными на лоб волосами. — Завтра должны быть здесь ровно в шесть утра.

Валя еще ничего не решила, но, вспомнив о госпитале, о Викторе, сказала:

— Я уеду… — она запнулась, — с госпиталем, вместе с родителями.

— А как же с окончанием курса?

Валя смутилась: действительно, как же быть с курсом?

— Я посоветуюсь… Я еще не решила…

— Плохо, что вы еще не решили, — сказал заместитель директора, недружелюбно оглядывая дымчато-серый костюм Вали с высокими плечиками, ее стройные открытые до колен ноги в изящных туфлях. — Вы — что? Не намерены продолжать учебу? Имейте в виду, мы можем исключить вас из института. В таком случае мы передаем броню в военкомат.

— Ну и что же? Пожалуйста, передавайте! — вырвалось у Вали, но она тут же испуганно вскинула ресницы. — Василий Георгиевич, я дам вам ответ сегодня… Я приду завтра, — окончательно запуталась Валя.

— Хорошо. Я уже внес вас в список, — сухо сказал заместитель. — Вы обязаны явиться завтра ровно в шесть.

Валя вышла из кабинета в большом смятении. Очень больно было расставаться с институтом. Ведь осталось закончить последний курс. Но куда она поедет без матери и отца? Без них, как ей казалось, она не могла прожить и одного часа.

И куда эвакуируется госпиталь? И как можно уехать завтра? Ведь это значит, что она больше не увидит Виктора? Мысли ее путались.

Вечером она пошла в госпиталь. У койки Виктора сидела Александра Михайловна и поила его чаем. Глаза ее с припухшими веками светились, умиленно смотрели на сына. Она, казалось, ловила каждую тень на заметно посвежевшем лице сына и старалась угадать каждое его желание.

Лежа на высоко взбитых подушках, Виктор смотрел на мать по-детски смущенно.

— Мама, ты не беспокойся, — медленно, как бы вслушиваясь в свой окрепший голос, говорил он. — Вот ты и обрадовалась, что я опять лежу, как маленький, и опять будешь меня манной кашкой кормить!..

Увидев Валю, он раскрыл губы в ясной улыбке.

— А-а, вот и Валя… Валя, уговорите, пожалуйста, маму, чтобы она отдохнула. Нельзя же так. Сама еле дышит, а собирается дежурить всю ночь.

По выражению лиц матери и сына Валя заключила, что они уже наговорились вдоволь и критический момент свидания миновал. Александра Михайловна вела себя с достойной твердостью.

Любопытные взгляды раненых с завистью тянулись к койке Виктора: не ко всякому в госпиталь могла прийти мать.

Как только принесли в палату этого героя-летчика, черноволосый майор и сероглазый лейтенант поняли, что положение изменилось не в их пользу: эта красивая девушка теперь почти не обращала на них внимания. Вот и сейчас: торопливо справившись об их здоровье, она поспешила к Виктору. Майор только горестно усмехнулся…

До полуночи Валя работала в перевязочной, была очень рассеянной, руки ее двигались без прежней ловкости. Она сделала какую-то ошибку, и Николай Яковлевич сердито прикрикнул:

— Придется мне прогнать тебя. Оказывается, ты еще ничему не научилась.

Она робко и жалобно взглянула на него, так и не спросив, следует ли ей эвакуироваться вместе с институтом или оставаться с госпиталем. Освободившись, она бегом кинулась в командирскую палату.

«Вот это и есть теперь мой институт», — с какой-то мучительной грустью и радостью подумала Валя, входя на цыпочках в палату. Свет в ней был притушен, под потолком мерцал единственный матовый колпачок. Раненые спали, и лишь немногие метались и стонали. К ним изредка подходила дежурная сестра, давала воды или лекарства и бесшумно уходила. Валя присела у койки Виктора, и глаза ее сразу же приковались к его лицу.

Виктор спал. Дыхание его было ровным. Валя осторожно взяла его руку, нащупывая пульс. Пульс размеренно-четкий, спокойный. Какое чувство наполняло ее? Жалость? Любовь? Она и сама не знала.

Она близко склонилась к нему, как бы пытаясь угадать, что заставило его пренебречь опасностью и пойти на таран, хотела понять, почему он стал для нее так дорог?

Когда-то он сказал ей о своей любви, и она ответила ему смехом. Помнит ли он об этом? Осталась ли у него хотя бы капля того былого чувства? А вдруг у него ничего не осталось, и он, вспомнив о старой обиде, теперь отвернется от нее? Ну и что же? Ну и пусть! Но где же ее гордость, самолюбие?

Виктор пошевелился, открыл глаза. Взгляд его был спокойным и ясным, повидимому, боли отпустили его.

— Мама ушла? — спросил он, ничуть не удивившись тому, что Валя сидела у его койки.

Она склонилась к нему.

— Она в ординаторской. Спит.

— Оказывается, я уже не так плох, Валя, — зашептал он, тая в уголках губ знакомую мальчишескую улыбку. — Николай Яковлевич сказал: ноги у меня в порядке. Вот только с головой что-то неладное. Кажется, я ушибся, когда упал с парашютом. И подумать только: пуля расколола в ноге маленькую косточку, разорвала какую-то жилу, а сколько хлопот… Но месяц лежать я не согласен, даю честное слово.

— Не говори много, — попросила Валя и, боязливо оглянувшись, прикрыла его губы рукой.