Волгины

Приступ отчаяния проходил… Она вспомнила о Викторе. Мысль о нем, о Тане, Алеше и Павле вернула ей силы. Ведь они живы, они еще вернутся к ней. И она должна жить, жизнь ждет ее впереди. Не может быть, чтобы война продолжалась вечно!

Эх, если бы не больное сердце, она не пала бы духом! Но сердце не возьмешь в руки. От него этот противный страх, это бессилие… Но она не поддастся! Надо же что-то делать, что-то собрать в дорогу. И, конечно, надо ехать к Павлу, только бы не оставаться в этих пустых комнатах.

Оранжевый свет заката уже проник в комнату, стены окрасились в огненный цвет, будто где-то близко за окном бушевал пожар.

Вещи плотнее придвинулись к Александре Михайловне, как бы умоляя взять их с собой… Каждая вещь была частью ее жизни, ее прошлого, ее семьи.

Боясь делать резкие движения, Александра Михайловна собрала фотографии, вынула из ящика письма Алеши, Тани, Виктора, завернула их в платок; достала из-под кровати запыленный чемодан, положила туда сверток с фотографиями, опять почувствовала сердцебиение и, присев на диван, передохнула, задумалась, что еще взять с собой.

Положив несколько пар белья, три платья — одно праздничное, шерстяное, и два старушечьих «расхожих», шалевый вязаный платок, ботинки, шерстяные чесанки с калошами (мало ли что случится в дороге, а может, и зазимовать придется у Павлуши?), она прошла в комнату Тани, уложила в другой чемодан все ее девичьи платья, ее шубку, туфли, ботики…

«Вернется же она когда-нибудь с фронта, моя доченька, и все это ей пригодится. Не будь я матерью, чтобы не сберегла для нее все, что нужно», — подумала Александра Михайловна.

Вещи, казалось, опять зашептали ей: «Возьми!», но она отмахнулась от них, как от мух: «Э, ну вас, ничего мне больше не нужно. Я бы землю с собой взяла ту, по какой ходят сейчас мои дети».

Она села на чемодан, подперла руками голову, прислушиваясь к неровным толчкам сердца.

Раздался слабый стук, и в комнату, заполненную сумерками, вошел Прохор Матвеевич.

— Где ты, мать? — тревожно спросил он, приглядываясь к потемкам. — Собралась? А я новость принес. Был сейчас в госпитале. Всех раненых приказано вывезти в глубокий тыл. Госпиталь эвакуируется. Витеньку, наверное, увезут завтра.

Синий луч скользнул за окном, на миг озарил стены. Где-то за Доном прокатился глухой удар, зазвенели стекла. Наступала ночь, по-осеннему долгая, тревожная…

15

Еле передвигая ноги, Александра Михайловна вышла из госпиталя. Ее вели под руки Анфиса и Прохор Матвеевич. Прощание с сыном отняло у нее много сил. Дневной свет казался ей то зеленым, то красным, то фиолетовым.

— Вот и увезли Витеньку, вот и увезли, — бормотала она.

Они медленно направились к трамвайной остановке. Прохор Матвеевич спохватился:

— Веди-ка ты ее, Анфиса Михайловна, а я живо смотаюсь на фабрику. Велели мне быть там к часу, а я уже опоздал. Ты уж, Саша, как-нибудь доползи.

— Ничего. Разойдусь. Одолею, — сказала Александра Михайловна.

Больше чем когда-либо она была недовольна своей слабостью. Ей хотелось отдохнуть, успокоиться. Но мысль о пустых комнатах вызывала страх. Она прикладывала к груди руку, как бы стараясь придержать срывающееся в пустоту сердце. Но оно совсем вышло из повиновения. Фиолетовые сумерки то и дело надвигались на глаза, заслоняли дома, волнующийся под ногами, как пароходная палуба, тротуар.

Они дошли до трамвайной остановки. Подкатил скрипучий вагон. Александра Михайловна с трудом взобралась на ступеньку. Нет, она еще не так беспомощна, как думают! Но когда она, задыхаясь, села на скамейку, женщины стали сочувственно смотреть на нее. Их удивил взгляд этой седой красивой старухи — тусклый и неподвижный, как у человека, недавно очнувшегося от обморока.

Тошнота мутящим комом подкатила к горлу Александры Михайловны, и уже знакомый ужас объял ее. Чтобы избавиться от него, ей захотелось поговорить.

«Так вот, люди добрые, — приготовилась она сказать сидевшим рядом с ней женщинам. — Проводила я сыночка, советского героя, и вот не знаю, когда же теперь увижу его. А увижу…»

Она хотела сказать это, но язык не повернулся. Из горла вырвался булькающий звук. Женщины с удивлением посмотрели на нее.

— У каждого свое горе, — сказал вдруг кто-то рядом.

«Да, у каждого… А у меня — свое», — согласилась про себя Александра Михайловна.

Трамвай заскрежетал колесами, остановился. Пассажиры, подталкивая друг друга, пошли к выходу. Кондуктор сказал.

— Тревога!

Александра Михайловна на этот раз совсем не испугалась. С помощью Анфисы и какого-то мужчины она вышла из вагона. Небо гремело, как железная крыша. Люди разбегались во все стороны.

«У каждого свое, у каждого свое», — стучала в голове мысль.

Медленно переступая, Александра Михайловна прошла еще несколько шагов.

— Потихоньку, потихоньку, — предупредила ее Анфиса и вдруг почувствовала, как тело сестры наваливается на нее.

Она еще успела подхватить Александру Михайловну, но не удержалась и повалилась вместе с ней на пыльный камень мостовой.