Воля небес

– А ты на вино надеялся? – хмыкнул Антоний. – Знамо, вода. Боярин Годунов обмолвился, крещение кто-то принять желает. Он, как ближний родственник, отцом посаженным будет.

– А мы?

– Вы, понятно, свидетелями.

Дверь скрипнула, в часовню вошли еще трое мужчин.

– Государь! – первым заметил Иоанна Тимофей, и все торопливо поклонились.

Вторым мужчиной был постельничий Дмитрий Годунов, а третьим – кто-то незнакомый, в халате стеганом, в вышитой бисером тафье и крытых атласом сапожках…

– Сюда проходи, уважаемый Саин-Булат… Здесь и стул приготовлен.

Басарга сглотнул. Епископ Антоний перекрестился и с тоской посмотрел на дверь. Боярин Софоний внезапно одержал в нем верх над смиренным иноком.

– Уверен ли ты в стремлении своем принять веру Христову, брат мой? – не обращая внимания на тревоги побратимов, спросил Саин-Булата государь.

– Со всей искренностью и пониманием, брат. Жизнь моя в земле православной убедила меня в истинности веры сей и побудила приобщиться к оной безо всякого понуждения.

– Что же, коли так… – Иоанн обнял крымчанина, троекратно расцеловал и отступил: – Приступай к обряду, святой отец.

– Я? – переспросил Антоний и сам же ответил: – Ну да, конечно, я. Что же, приступим к таинству. Полагаю, чадо, с основами веры Христовой ты знаком? Однако же обязан я их огласить, дабы ты уверен был, что в понимании оных не ошибаешься…

Обряд был долгим – с оглашением, с троекратным отречением от Сатаны крестного отца и самого обращаемого, с помазанием, наложением креста и, наконец, троекратным погружением в купель:

– Во имя Отца, и Сына, и Святаго духа… Нарекаю тебя именем Симеон!

Новообращенный истово перекрестился, выбрался из купели. Постельничий подал ему чистую одежду:

– Поздравляю с рождением во Христе, сын мой!

– Поздравляю с рождением во Христе, брат, – обнял Симеона Иоанн. Помедлил и неожиданно быстро вышел из часовни.

– Чего это он? – шепотом спросил Илья.

– Разве ты не заметил? – ответил епископ Антоний. – Старший брат нашего государя только что принял крещение. А раз он православный, то отныне у него больше прав, нежели у Иоанна Васильевича, быть царем всея Руси. Причем все шесть человек, которые об этом знают, находятся здесь. На месте государя я бы приказал немедля заколотить в этой часовне все окна и двери и поджечь ее со всех четырех сторон!

– Не искушай меня, святой отец!

– Прости… Государь… – подавился словами епископ.

– То не твоя вина. Я вышел, дабы остаться наедине с Господом и спросить его, как надлежит поступить мне ныне? И первым, что я услышал, стало то, что брат мой Симеон отныне более достоин царствия земного, нежели я. Я бы склонился перед тобой, брат. Но прости, болят кости. Не позволяют. Отныне ты должен стать правителем русских земель по праву старшинства.

– Нет-нет, брат! – кинулся к царю Симеон и взял его за плечи. – Не для того я принимал крещение, чтобы корысть в вере православной искать. Ты государь, и иной царству сему не потребен! Живу под покровительством твоим, и благ иных мне не нужно. Пред тобой склоняюсь, брат. Ты государь!

И новообращенный действительно опустился на колено.

– Да будет так, – согласился Иоанн. – Идем, брат. В новой жизни своей отстоишь рядом со мной первую свою литургию.

– Слава богу, – облегченно выдохнув, несколько раз торопливо перекрестился Антоний, едва за царственными родичами закрылась дверь. – А ведь стрельцы были уже здесь, рядом. Пальцами щелкнуть оставалось.

– Ты опять выдумываешь, Софоний! – покачал головой Басарга.

– Может, и выдумываю… Но я бы сейчас выпил.

– И я бы тоже, – неожиданно громко сглотнул боярин Годунов.

* * *

В свое поместье Басарга возвращался уже один. Новики дружной стайкой выпорхнули в самостоятельную жизнь – в мир какой-то новый, незнакомый. В мир, где говорят не об урожаях, а о кузнечных мельницах и литьевых формах, не о луках, а о казеннозарядных пищалях и длинноствольных пушках с отметками для точной прицельной стрельбы, не о тягле и барщине, а о единых шаблонах для стволов и ядер и о теплоте угля…

Одни воспитанники ушли – другие подрастали, еще большим числом, причем многие были из крестьянских семей. Надо сказать, зубрить таблицы астролябий, законы исчислений чисел и размеров, разбираться в искусстве управления парусом и воздействии лечебных зелий нравилось далеко не всем. Очень многие смерды забирали своих сыновей, едва только те узнавали начала счета и письма да получали простенькие навыки владения мечом и рогатиной. Чтобы землю пахать да рыбу ловить и того хватит. Иные, заскучав, уходили сами.

Однако примерно один из десяти упрямо познавал и псалтырь, и правила заряжания пищали, и место замков в арочной кладке, и тонкости резни на саблях. И если привозимые из большого мира «сироты» учились от безвыходности – куда им было из приюта деваться? – то эти занимались тем же самым, почитай, добровольно.

Но больше всего подьячего пугало то, что среди «зубрилок» оказалось и несколько девочек. Хотя им-то все это зачем – было и вовсе непонятно?