Воля небес

Поутру распаренного после бани, пахнущего еловым настоем подьячего, нарядив его в синие шаровары и просторную рубаху с вышивкой, в кафтан с нагрудными шелковыми петлями и бобровым воротником, Мирослава потянула в Кремль, во дворец, провела на царицыну половину, по лестнице сопроводила наверх, на третье жилье[37]. Вскоре они оказались в обитой бежевым сукном светелке с распахнутыми окнами, в которой три юные девицы, негромко напевая, перекладывали из сундука в сундук платья, сарафаны и юбки. Простое занятие, но необходимое: чтобы не слеживалась рухлядь, не прела, чтобы плесень не заводилась али червяки какие.

– Это он, Ира! – обойдя Басаргу, крепко обняла его сзади княжна.

– Верно ли? – Одна из девиц встала: высокая, бледная и худощавая, с серыми глазами и мягкими, словно чуть смазанными чертами лица. – Красив боярин. Нешто в юности еще краше был али ныне хорошеет?

– Даже и не знаю. Когда ни увижу, завсегда самым лучшим кажется.

– Такому судьбу отдать не жалко.

– Вы это о чем, боярыни? – не выдержал Басарга.

– Я Ирине про нас всю правду рассказала. – Мирослава положила подбородок ему на плечо. – О том, что любовь дороже царства. И что я самая счастливая на целом свете, пусть и княжна, дева старая доселе. Пред богом все равны, что боярин, что царевич.

– Ага… – сообразил подьячий, вспомнив, из какой гнилой дыры вытащил несколько лет назад худородного боярина Годунова. Понятно, что царю в родственники такая захудалая девица никак невместна. – Как же вы повстречались с царевичем-то?

– Так после смерти батюшки дядя наш, Дмитрий, меня и брата Бориса к себе на воспитание взял. Он же при государе постельничий, вот и я тоже рядом… При одном дворе с царевичем, получилось, росли, по одним коридорам бегали. Вот судьба и свела.

– Чем же сие у вас кончилось?

– Упали государю в ноги. Отпустить просили, дабы где-нибудь далече вдвоем тайно жить, имена скрывая.

– Прямо-таки тайно? С царевичем? – от нахлынувших воспоминаний Басарга крепче прижался щекой к щеке Мирославы.

– Иоанн Васильевич смилостивился и жениться дозволил, пусть и не по обычаю. Без смотрин невестиных и на простой боярке. Государь сказывал, Анастасию я ему напоминаю. Заходить просил почаще, за руку держать.

– Да, Анастасию он любил… У Рюриковичей на роду так предречено: в жен своих влюбляться. Отец Иоанна страстно в Соломонию влюблен был, сам Иоанн – в Анастасию. Федор вот… – Басарга запнулся на миг и закончил: – Повенчаетесь, и все у вас будет хорошо. Жить станете долго и счастливо, ни от кого не скрываясь и безо всяких тайн.

– А еще говорят, что любви не существует! – счастливо улыбнулась Ирина.

– Говорят, что любовь зла, – поправила одна из девок, и все рассмеялись.

– А как сам Иоанн? – поинтересовался подьячий.

– Болеет государь, – потупила взор Ирина. – Мучается. Коли желаешь, могу к нему провести…

– Да. Желаю, – немедленно согласился Басарга.

Иоанн, заметно располневший телом, но при том со впалыми щеками, сидел в посольской палате, что находилась возле его опочивальни, и, опершись на локоть и закрыв глаза, слушал писаря. Тот, разворачивая сложенные в изрядный короб грамоты, зачитывал их вслух, смотрел на государя, отдавал слуге, доставал и зачитывал следующую:

– Царю государю и великому князю Ивану Васильевичу всеа Русии бьет челом холоп твой Романец Олферьев. Велел еси государь мне, холопу своему, быть у своего государева дела на Казенном дворе со князь Васильем Мосальским в менших товарыщех. Покажи, государь, милость, не выдай холопа своего князю Василью Мосальскому, вели, государь, дать в моем отечестве с ним счет. А быть, государь, мне с ним невместно…

– Опять? – поморщился Иоанн. – Пусть дьяку Клобукову передаст родству своему и князя Василия из Мосальских роспись. Отметь, повелел я суд учинить. Нешто в Поместном приказе споров сих разрешить не способны? Чем они там тогда занимаются? – Царь тихонько пристукнул кулаком. – Давай дальше.

– Доброго тебе дня, батюшка, – смиренно поклонилась от дверей боярыня.

– Ирина? – сразу приободрился Иоанн. – Иди сюда, невестушка!

Девушка радостно подбежала к царю, взяла его за руку. Государь помолчал, улыбаясь. Медленно, словно боясь сломать, поднял руку, провел ладонью по ее голове и вдруг сказал:

– Теперь все оставьте меня наедине с боярином сим.

Писари с облегчением, Мирослава и Ирина с удивлением поклонились, удалились через дальнюю дверь.

– Страшно вспоминать мне про тебя, боярин, – наконец выдохнул Иоанн, – ибо велик искус и тяжко мне устоять пред тем чудом, что тебе доверил.

– Одно твое слово, государь, и я привезу убрус господа нашего Иисуса Христа к твоим ногам.