Волк в ее голове. Книга II

Отец Николай тяжело дышит и выжидательно смотрит на Диану. Она вздрагивает: палочками берет «Филадельфию», неловко задевает ею о край стакана, роняет в шоколад. «Бульк». Нога Дианы под столом замирает, палочки для суши зависают в воздухе и подрагивают, будто усики гигантского насекомого.

Тишина.

Зелёные глаза отца Николая наливаются усталостью и печалью.

— Не будем вам мешать, — говорит он и мизинцем поправляет очки. — Мой внук только хотел извиниться.

«Внук» скептически смотрит на деда и почёсывает жёлто-зелёный синяк под глазом.

— Дед, а?

— Ты, Валюш, попробуй.

Валентин отворачивается к окну, набирает воздух в лёгкие и неискренне просит прощения. Голос звучит ровно, спокойно, и только губы временами кривит скрытая досада. Диана этого не видит: она уставилась в крупинку риса на красной циновке и не шевелится, даже не дышит.

— Займи столик, Валюш, — просит отец Николай, когда внук умолкает. — Я сейчас подойду.

Валентин одаривает меня желчным взглядом, неловко пятится и спотыкается о стулья. Грохот, лязг. Глупо хихикнув, Валентин поднимается и спешит к столу с табличкой «резерв».

Ну, конечно.

С таким дедом забронируют место хоть на кладбище, хоть в пятизвёздочном ресторане.

Отец Николай достаёт из рясы синий платок с белыми ромашками и вытирает лоб.

— Диана, у меня не было возможности раньше это сказать, да и сейчас от моих слов толку мало, но мне очень жаль, что с Вероникой Игоревной… с твоей мамой…

У Дианы вздрагивает уголок губ — не то в усмешке, не то в нервном тике.

— Мы с тобой не всегда ладили, — продолжает отец Николай, — и в том вина моя. Если сможешь, прости, что повлиял невольно на твою маму, если не сможешь…

Мне становится неловко за молчание Дианы, и я подаюсь вперёд. Только что сказать в чужом разговоре?

— Если не сможешь, — отец Николай прикусывает губу, — вспомни: людям надо держаться вместе в трудные времена. Если тебе что-то понадобится, приходи в пустынь. Кров, еда…

Морщинка промеж бровей Дианы наливается тенями, глаза стекленеют, и меня холодит предчувствие беды.

— Да мы только поели, — выпаливаю я.

Отец Николай поворачивается ко мне, и от его усталого, болезненного взгляда, от зловещего молчания Дианы делается невмоготу. Я открываю рот, но тут играет мелодия шкатулки. Диана выгребает из кармана телефон и демонстративно, даже с облегчением прикладывает к уху:

— Да помню! — отвечает она невидимому собеседнику. — Чего по десять раз?..

Звучит мобильная трепотня. Отец Николай поднимает руку — на сгибе локтя обнажается свежий бинт, как после взятия крови, — но так и не произносит ни слова.

Сдавал анализы?

Ему ставили капельницу?

Вызывали «скорую»?

— Сорян, — шепчу я.

Отец Николай медленно кивает, горбится и, тяжело дыша, плетётся к забронированному столику.

Старик. Он уже совсем старик.

— Обязательно было именно так? — спрашиваю я, когда Диана прекращает звонок.

— Этот сука приходил к нам. — Она выдыхает эти слова залпом, будто силой удерживала в себе всё время разговора, и швыряет телефон на стол. — Когда мама только вернулась из их борделя, приходил…

— Ты это до конца жизни вспоминать собираешься?

— … сидел своей жирной жопой на диване и срал маме в мозги, что она оставила братьев и сестёр, и те страдают. Иногда мне его прирезать хотелось. Я СЕБЯ КОНТРОЛИРУЮ, хватит на меня так смотреть!

Диана скидывает мою руку со своей ноги и резко встаёт.

— Ты чё?

— Через плечо.

Она надевает куртку и зовёт Полину, которая выкладывает стопки тарелок на стол отца Николая и Валентина.

— Может, как бы подождёшь, пока доем?

— Дай минутку. — Диана театрально задумывается. — Учитывая, что в комплекте с тобой идут все возможные и невозможные гадости про мою маму, а я собираюсь к бывшему?..

Кому-кому?

Меня обдаёт холодом. Глупо было не думать, что у Дианы к десятому классу появится воздыхатель, но я и правда об этом не думал.

— Блеск. А твой бывший в курсах?.. Ты как бы живёшь на складе, всё такое.

— На чьи шиши, по-твоему, я там живу?

Кожа словно оползает с моего лица.

«Нет, нет и нет», — шепчет внутренний голос.

То есть, за кофе и сэндвич, которые я заказал, платит кавалер Дианы?

Она достаёт деньги, вертит туда-сюда, пересчитывает, и я окончательно тупею: не знаю, куда деть руки, куда деть взгляд. В полуодури смущения хватаю ролл и запихиваю в рот, как конфету. «Филадельфия» камнем встаёт поперёк горла, желудок подпрыгивает вверх.

Меня сейчас стошнит. Меня сей…

Глоток кофе.

По языку прокатывается сладкая горечь, смывает ролл дальше, и в голове что-то сверкает, как фары грузовика, сверкает и переезжает к чертям.

— Нет. — Мой голос хрипит.

— Чего, «нет»?

— Я заплачу.

— Не ты меня пригласил.

— Всё! Заплачу!

Я достаю кошелёк, лезу в одно отделение, в другое, заглядываю под застёжку для мелочи. Полтос. Ха-а. Полтосище. На такую сумму обслуживали, наверное, только в царской России.

— Да что ты заладил? «Заплачу», «заплачу», — передразнивает Диана и всплёскивает руками. — Ну и раскошеливайся! Извини, что хотела сделать тебе приятное! Извини, что мои деньги такие грязные!

— Диана…

— Отъебись!