Волк в овчарне

- А что мне от его смерти? Наоборот, может еще пригодиться! Равно как и то зеркальце, кото­рое ты у моего господина своровала. Возвращусь домой, и все будет по-старому. Разве что, ради за­бавы, брошу под ноги пану Пекарскому мужское достоинство пана Деросси, которое тебе так сего­дняшней ночью полюбилось.

Тут он направился ко мне с кинжалом в руке, не отводя глаз от моего корешка, который от страха съежился до размеров попавшей под дождь птички королек.

- Нет! – крикнула девушка и, желая удержать пришельца, схватилась на ноги. – Он нужен пану Михалу живым и здоровым, если тот желает свои замыслы исполнить.

Но тут она зацепилась за простынь и, прежде чем Мыкола успел отвести руку, со всего раз­маху Маргарета упала на его кинжал.

Раздался ужасный хруст, который я буду помнить и на смертном ложе. А еще: ее стон и за­стывший на устах смех Мыколы.

Тут меня охватило безумное отчаяние. Я схватил серебряный нож, все еще торчащий в остат­ках жаркого, и, как в детстве учил меня капитан Массимо, практически не целясь, метнул его. И тот по самую рукоять вонзился в горло Мыколы.

Чудовищный убийца нее успел ничего и сказать. Глаза его вышли из орбит, он издал хриплое рычание, достойное раненного тура, после чего, брызгая вор все стороны кровью, грохнулся на за­стилающий пол коврик.

Маргарета, хотя и смертельно раненная, прожила еще с полчаса. Только целительный напи­ток, составленный по рецептам il dottore, оказался недостаточным. Она же приказала снять серебря­ный крестик со своей шеи и приложить его ко лбу Мыколы. Весьма мудрым был тот совет… Хотя кре­стик был холодным, по комнате разошлась вонь горелого мяса, а выжженный знак остался на лбу трупа. Я догадался, что таким образом Малгожата желала предотвратить воскрешение чудовищного убийцы. Хотя впоследствии я жалел, что не применил какого-нибудь кола, чтобы пробить сердце обо­ротня. Потом же я держал Маргарету за руку, глядя, как девушка гаснет, то молясь, то заверяя ее в своей любви и вечной памяти.

Скончалась она с моим именем на устах, как раз в тот момент, когда солнечный диск под­нялся над весенней страной, в которой уже начинали цвести сады…

* * *

Что было потом? На удивление, помню все крайне слабо, оборванные образы, отдельные со­бытия…

Из Польши я бежал крайне быстро, так как меня подозревали в убийстве двух особ, обнару­женных в трактире. Зеркало Твардовского я закопал в лесу, подходящем прямиком к задам деревни Грохово, неподалеку от корчмы, прозванной "Вавер". Неоднократно собирался я вернуться в те края, только безумствующие в Европе войны постоянно отдаляли мой замысел.

Из сообщений, доходящих из восточной Европы, я узнал, что лишенный зеркала и невесты пан Пекарский сошел с ума, а когда понял, что и я вырвался из его лап, сжег свое имение, после чего de novo (заново) попал в башню к безумцам. Выпущенный оттуда через много лет, лишенный прияте­лей, покровителей и средств, тем не менее, о своей ненависти к Зигмунту III он не забыл. В 1620 году, 15 ноября, притаившись на крытом крыльце, ведущем из варшавского замка в коллегию св. Иоанна, он атаковал монарха своим чеканом[31], нанося тому три удара. Но в узком проходе он не мог толком замахнуться, так что, хотя в первый раз бил обеими руками, практически не причинив никакого вреда, попал по спине. Зигмунт оглянулся, тогда Пекарский ударил короля во второй раз, нанеся рану от уха, через щеку и подбородок… Монарх упал на землю. Пан Михал нацелился в третий раз, но шедший за королем придворный маршалек, Лукаш Опалинский, ударив его по плечу палкой, выбил оружие из руки нападавшего. Одновременно, идущий в свите королевич Владислав достал саблю и первым на­нес удар злоумышленнику по черепу, срубив кусок кожи.