Волхитка

Дорога засинела в предрассветных сумерках. Заголубели сугробы. Привычно и ровно работал мотор. И стрелки на щитке приборов были в полном порядке – все на своих местах подрагивали: не поднимали «волчьи хвосты» и в то же время «не задирали».

Евдока спрятал нож и усмехнулся. «Волк? – Он опять стал себя успокаивать. – А может, дворняга бездомная. Какой-нибудь Шарик сюда закатился, или всё тот же заяц бегает кругами. Стареешь, брат. Нервишки. Раньше устали не ведал, а нынче глазки-то… ку-ку… слипаются!»

Третья бессонная ночь подломила его. (Перед этим Евдока две ночи не спал, каким-то «художеством» на кухне занимался тайком от жены).

Люфт рулевого колеса отсутствовал – Евдока следил за этим делом и всегда подтягивал кронштейн и всё другое, что необходимо было подтягивать и подкручивать. И поэтому теперь машина с прямого пути не сбивалась, как самолёт, летящий на автопилоте. На ровных и гладких участках дороги Стреляный проделывал такие штуки: бросая руль, он доставал спички, папиросы; прикуривал, поглядывая на дорогу и, усмехаясь, говорил себе: «Полёт нормальный!» А потом, когда усталость одолела, Евдока начал задремывать на ровных и гладких участках. Красно-рыжая бедовая головушка его медленно клонилась на баранку. Метров пятьдесят и даже сто он проезжал вслепую… И всем телом вздрагивал, предчувствуя беду. Хотел остановиться, покемарить полчаса – хватило бы ещё на трое суток. Но сам себе упрямился, доказывал характер. Только скорость немного убавил.

Ехал, ехал так – сквозь дрёму. И пригрезилась ему женщина в белом сарафане, с золочёною косой, накрученной в виде короны, – женщина, похожая на образ Беловодской Богоматери. Она стояла на краю обрыва, куда направилась машина Евдокима. И чтобы не наехать на эту женщину, водитель машинально крутанул баранку, сбросил газ и машина мягко врезалась в большой сугроб на повороте – в нескольких шагах от пропасти…

* * *

Рассветное солнце проникло в кабину – через морозные кружева на стекле – лучами кольнуло глаза и разбудило Евдоку. Он торопливо повернул ключ зажигания, но мотор со стартера не заводился. Сердце, опалённое недобрым предчувствием, заколотилось где-то в горле – жарко стало. Он схватил рукоятку и, выскочив на мороз, яростно взялся крутить… «Чёрта с два! Бесполезно! Движок насквозь оцепенел! И радиатор лопнул в нескольких местах. Поспал! Сурок! – Евдока потрогал примороженные уши. – Что теперь делать? Пешком идти? Хоть бы машина повстречалась какая-нибудь – попутная или встречная. Можно было бы дёрнуть тросом – завести. Но какой дурак в такой мороз поедет? Люди на печках сидят, чаёк пошвыркивают…»

Стреляный открыл капот, потрогал клеммы аккумулятора – так, на всякий случай. И опять попробовал завести при помощи «кривого стартера» – стальной рукоятки, уже почти насквозь прохваченной морозом.

– Жалко, что это не танк! – пробормотал он, вспоминая рассказ одного заключённого, бывшего танкиста прославленной Тьмутараканской дивизии.

Двигатель танка, рассказывал механик, он мог запускать при помощи выстрела. Невероятно, а всё же факт. Для начала механик врубал зажигание и скорость, потом поворачивал башню танка назад и орал наводчику: «Огонь!» Мощный выстрел производил такую же мощную отдачу – танк судорожно дёргался, начинал движение, и в это время производился запуск двигателя. Оригинальный запуск, нечего сказать. Вот на этом запуске и погорел механик-танкист. Вместо холостого он использовал боевой снаряд. Шарахнул с полигона в сторону деревни, стоящей в десяти километрах, – половину фермы разворотил, убил и покалечил несколько быков, коров, и ладно, хоть людей не зацепил. После такого оригинального запуска двигателя танкист-механик загремел в дисциплинарный батальон, а оттуда уже – дурное-то дело не хитрое – он протоптал дорожку до гражданской зоны.

Вспоминая «мудрого» танкиста, Евдока на несколько мгновений даже повеселел, но тут же и нахмурился, глядя на пустое белое пространство – хоть вперед посмотри, хоть назад. Мало весёлого в таком пространстве – как белый похоронный саван.

Засмуревши, он залез в кабину, закурил, позёвывая. Стекло рукавицей протёр. Перед буфером стояла берёза.

«Погоди! – Он припомнил ночное видение женщины в белом платье и раздраженно хмыкнул. – Так-то вот сказочки и рождаются. Не заснул, приехал бы в деревню: «Ребяты, ё-мое! Еду ночью по тайге, и вдруг на повороте баба в белом платье, босиком, стоит, машет красненьким платочком: остановись, мол, спишь ведь за баранкой, баран ты разэдакий, остановись – расшибёсся!» Один бы посмеялся: «Врёшь! Баба? Босиком? В такой мороз в тайге?» А другой поверил бы и дальше растрезвонил… Вот вам и творчество – устное народное, блатное хороводное!»

Он в раздумье походил возле машины. Остановился у берёзы и почувствовал, как на висках зашевелились кудри.

За сугробом лежал красный шёлковый платочек, а дальше четко отпечатались свежие следы босых ступней…

«Богоматерь?.. Да ты что! Какая матерь?» – Евдока глазам своим не поверил, но на всякий случай перекрестился: кто бы ни была та женщина, а ведь она его спасла от гибели.