Волхитка

Они забрались в тихий тесный закоулок. Небольшое запотевшее от теплоты окошко, дощатый стол без клеенки, два стула.

– Скромненько живём, – оглядывался гость, морщась от боли в зубе. – Никто и не подумает, что когда-то Штырь лопатою тыщи ворочал. Как муку грабаркой. Да?

– Господь с тобой. Завязано давно.

– Ты кому другому уши три. А мне бесполезно. Не верю… Значит, Сынок у тебя ещё не был, коль ты меня не ждал?

– Сынок? Был. Недавно.

– Лады. Привёз он что-нибудь?

– Да кого он там привез! – Мельник отмахнулся. – Одну бутылку.

– Бутылку? И всё?.. Штырь! Кончай темнить!

– Да вот те крест! – Старик перекрестился и полез под стол, достал початую посудину с плодово-ягодным вином. – Вот, одна. И хоть с собаками иш-шы – нет больше ничего.

Матёрый жестокими глазами «надавил» на мельника. Тот смущённо отвернулся, от муки отряхиваться начал. Стахей, зубами сдёрнув пробку и выплюнув на пол, задумчиво глотнул плодово-ягодное.

– Штырь, он должен был мне ксиву передать. И деньги.

– Сынок? Через меня передать?.. – Мельник был немало изумлён. – Да откуда он знает про наши с тобой трали-вали? Сенька родился, когда я уже завязал.

– Ты!.. Дуб заиндевелый! – рассвирепел Матёрый и стукнул донышком бутылки по столу. – Ты про какого сынка мне толкуешь?

– Про Сеньку своего. Он приезжал недавно. Помол у него…

– Вот уж верно сказано: по Сеньке шапка, а по ядреной матери – колпак! – заругался Матёрый. – Я тебе толкую про Евдоху Стреляного… Ну? Чего ты вылупил глаза, как жаба на горячей сковородке? Приезжал Евдока?

– Нет, нет, Стахеюшко. Никто тебя не спрашивал.

– Слава тебе, господи: разродился дедушка! Даже вспомнил, как звать. – Мрачный гость кулаком упёрся в распухшую скулу. – Есть на этой вшивой мукомольне плоскогубцы или нет?

– Кого? А-а… Плоскозубцы? Найдутся. Принести? Я мухой слетаю, Стахеюшко… Мухой…

– Да погоди ты, муха! Не мельтеши! – Матёрый поморщился. – Там, за амбаром, под старыми санями – там рюкзак мой лежит. И ружьишко…

– Всё понял. Принесу. А пока, Стахеюшка… Вот, держи плоскозубцы.

Засуетившийся мельник попятился и исчез.

Матёрый помедлил, решаясь на «операцию без наркоза». Залпом выпил остатки плодово-ягодного кислого вина и засунул плоскогубцы в рот. Лицо закаменело. Глаза ушли в прищур, сосредоточась на одной какой-то точке.

Минуты через три вернувшийся Минай Аронович двери приоткрыл и обалдело замер.

«То ли он железо вместо закуски жрет?» – в недоумении подумал Штырёв, косясь на пустую бутылку, лежащую под столом.

Закрепив плоскогубцы на головке коренного зуба, Стахей резко потянул двумя руками и привстал со стула. Во рту что-то сочно захрускало. Но потная ладошка соскользнула – плоскогубцы улетели в угол, а стоматолог-неудачник шумно плюхнулся на стул и ударился затылком о стену: аж бревно загудело…

Старик едва не на лету подхватил инструмент, услужливо подал и начал ассистировать в этой необычной операции…

Через минуту дело завершилось. Стахей рычал от боли и крепко, виртуозно матерился (в этом смысле был он отличный «стоматолог»). Во рту горело, словно уголь за щекой лежал – в дыре на месте зуба.

– Ядреный!.. А чего так болел? – разглядывая, терялся в догадках Матёрый; он ещё не понял, что впопыхах вырвал здоровый зуб мудрости. – Притащил рюкзак? Вот хорошо. Там спиртяга, хотя и немного… Давай за встречу! Да заодно и продезинфицируем.

Хлебнули по «наперсточку»… И сразу у Штырёва нос многозначительно зарозовел – даже сквозь плотный слой муки заметно.

– Алкаш загримированный! – вслух подумал Стахей, глядя куда-то в угол на полу. – А чего ты крысу пожалел? Мало тебе их на мельнице?

– Это был Крысоед, – огорчённо сказал Минай Аронович. – Я приучил его крыс поедать. Поначалу поймал пару штук, посадил в железную бочку. Через пару недель заглянул – одна осталась. Ещё поймал – и в бочку. Откормил его таким манером, а потом посадил на голодный паек. А потом, когда я объявил ему амнистию – из бочки выпустил, так только писк стоял на мукомольне! За полгода, считай, половину пожрал! Остальные сами разбежались. О, какой был Крысоед!

Помолчали.

– Зверя, значит, ты ему под кожу запустил? Вот так, Ароныч, и среди людей… – Глядя на сумеречное окно, Стахей нахмурился и, ещё немного послушав старика, небрежно отмахнулся от него. – Хватит бухтеть про своих крыс. Эк тебя растащило с одного наперстка!

– Как бы ни так! С наперстка! – обиделся Штырёв. – Ночь у меня сегодня самашедшая была! Четыре машины с Бор-Фарпуса, четыре из Селеверстово… Да ещё из этого, из Пяткова Лога… Не сплю которы сутки. Да и голодный, как чума болотная.

– А почему лапши не сваришь? – мрачно пошутил Стахей. – Из твоей бороды можно было бы давно суп с лапшой сварганить. Вон сколько муки таскаешь в ней!..

– Мука? – Мельник не расслышал. – Мука нынче добрая. Цельные курганы перемолол. Прямо сердце радо! Вот смотри мешки – тут Брянская, Курганская мука. Но лучше всех – алтайская, она всегда с хорошей клейковиной…

Матёрый, о чем-то глубоко задумавшись, опять уставился в окно, уже потемневшее.