Волхитка

– Папка, исть хочу! – всхлипнула проснувшаяся девочка.

Он улыбнулся.

– Это горе поправимо. Я Олеську угощу кедровым молочком. А потом корову купим, доча. Козу-дерезу. Дом построим, голубей заведем.

– Исть будем голубей?

– Нешто мы нехристи какие – исть?! Под которой кровлей голубь водится, Олеська, та кровля не горит. Смекай. Не пропадем! Ельник раскорчуем, парники устроим – разносолов будет полон рот. В тайге, Олеська, только дурень пропадёт. Лето не ленись – всю зиму на печи можно лежать, гладить сытое пузо да сказки рассказывать. Верно?

10

…Годы прошли с той поры – вьюгой просвистели, дождями проблестели. Ванюша Стреляный с дочуркой обжились на Чёртовом Займище, сказками обзавелись. На золотистый огонёк свечи, на пламя керосиновой лампы очень охотно слетаются сказки со всей беловодской округи. Особенно охотно – в морозливую пору поздней осени, когда так тихо-тихо в пустых полях, отдавших человеку щедрый урожай, когда странный звон звенит в тайге на чернотропах и посреди болота в камышовых крепях. В такую пору – кругом уныло, серо, мокро. Иногда налетают холодные ветры – шумно срывают последние листья. Иногда перелётная стая, запозднившись по какой-то причине, проплывёт по-над тайгой, рыдая в туманном поднебесье. Вечерний сумрак в это время на цыпочках выходит из оврагов, ущелий, и воздух начинает позванивать калёным колокольчиком, и выстывшие ветки украшает первый иней, похожий на ольховую серьгу; вот уж действительно: всем сёстрам по серьге…

А ещё для сказок прекрасная пора – зимний вьюжный вечер, когда в трубе и где-то на чердаке за пыльными стропилами стонет, поет и пляшет домовой, принуждая резвую ребячью душу обмирать и забиваться в пятки. В эту пору стёкла в рамах, точно известью, выкрасил рождественский мороз, торжествующий по всей земле и знобящий звёзды в небесах, но к счастью нашему никак не достающий до избяного крепкого нутра, где стоит королевою русская печь в голубых изразцах. Горячо и вдохновенно шепчутся в печи поленья, вскипают каплями смолья и изредка пугают выстрелами сучьев; железные «щеки» плиты разрумянились; чайник пыхтит и воркует…

Счастлив, кто вырос под сенью простой деревенской избы!

11

– Ну, так вот, Олеська. Жилы-были, значится, они в лесу, молились колесу.

– Как мы с тобой? – уточнила девочка, сидя на полатях.

Стреляный поцарапал бороду: зарос по самые глаза.

– А ты чо у меня? Колесу, что ли, молисся? У нас иконка есть, вон какая – в серебре да в золоте.

– А у них что – колесо в углу висело?

– Ох, дотошная девка растет! Чо дальше будет с нею? – сам себе жаловался отец, сидя у окна, выстругивая новые клещи для хомута. – Это ж сказка, персик! Чо ты хочешь от меня? Слушай или спи. Не будешь спать? Ну, то-то. Давай тогда: чок-чок и зубы на крючок…

Он ворчал, оттягивая время – собраться с мыслями и сочинить поскладнее. Перед ним горел неяркий керосиновый огонь. На коленях – стружки, под ногами – заготовки для гужей. Пахло свежеиспеченными хлебами, сыромятиной. В глубине Чёртова Займища весь вечер выли волки, сейчас будто приблизились. Ванюша краем уха слушал волчью песню и не спеша повествовал, строгая дерево, отмякшее в тепле у печки:

– Жили, значится, в лесу, молились колесу. Дом стоял среди болота на пригорке, чтобы вода не поймала. И всего у них было вдосталь: кедровое и птичье молоко. Но проходит время, дочура подросла… Чего?

– Как звали, говорю.

– Как звали? – Отец на полминуты озадачился, но не по поводу имени, а по поводу того, верно ли он деревяшку выстругивал – не отхватил ли кусочек лишнего. – Как звали? Да хоть как. Тебе какая разница? Может, Февронья, может, Евпроксинья… Нет, только не Олеська, нет! Ну, подросла дочура, да. И приказывает отцу, чтобы он раздобыл для неё – хоть из-под земли, хоть из-за моря! – шкуру белой волчицы.

Олеська встрепенулась.

– Папочка, ты ври – не завирайся! Белых волков не бывает.

Отец отложил недоструганную деревяшку и заговорил таким укоризненно-игривым тоном, будто поймал Олеську на чём-то недозволенном.

– Э-эх, ты, матрёшка! Сидишь, улыбаешься, думаешь: поймала папку на вранье? А вот я тебе книжку могу показать, мне охотник оставил в подарок. Вот, гляди. – Он раскрыл книгу Сабанеева «Охотничьи звери», поднёс поближе к свету и стал читать по слогам, кое-куда вставляя свои слова: – «Белые волки встре-чаются…» Понимаешь? Встречаются! Да! «Но дорогие шкуры Туруханских, прежде чем продавать – вы-бе-ли-вают на солнце…» Ну, маленько дурят, значит, нашего брата. Понимаешь? Но всё-таки есть. Вот что дальше написано: «В Забайкалье встречаются… В нижнем течении Оби попадаются совершенно белые». А ты смеёшься.

– Да разве я смеюсь? Я просто подумала, что…

– А ты не думай. Голова тебе зачем дана? Чтоб шапочку носить. – Отец расхохотался и вытер пот со лба. – Фу-у… Я даже взопрел с этой книжкой.

– Ну, дал бы мне, я прочитала бы сама.

– Ну, конечно. Ты бы прочитала так, что нет на белом свете и никогда их не было, белых-то волков. Я тебя знаю. – Ванюша Стреляный опять развеселился. Потом загривок почесал. – Ну, вот… Я забыл, на чём остановился.