Волки траву не едят

Виктор вдруг заговорил очень эмоционально, если бы не цвет волос и явный акцент, со стороны можно было бы подумать, что он тоже аргентинец. Ден же только тихо сидел, слушал и хлопал глазами.

– Вот ты хочешь, чтобы она с тобой футбол смотрела? А ты с ней «Рабыню Изауру» – не хочешь! – продолжал Лавров.

– Да черт с ним с телевизором! А как же любовь до гроба?

– До чьего гроба? До твоего или до ее? Кто первый? Пожалуйста, соревнуйтесь! Но не надо напрягать друг друга. И тогда будут и гармония, и семейный покой… и дети…

Аргентинец в очередной раз проглотил содержимое своего стаканчика без закуски.

Где-то высоко над их головами черногорлый трогон легко перепрыгнул с ветки на ветку.

– А что дети? Никому мы не нужны! Дети, не дети… вот наплодишь, а потом они будут ждать, когда ты скопытишься и оставишь им дом, машину… В общем, что есть, то и оставишь…

– Зря ты так о детях, дружище. У меня растут дочки. Ради них и живу, и мотаюсь по всему свету. Приезжаешь домой – старшая умничает, младшая – пищит… Красота!.. А так что? Стариной трусить и воздух коптить? Без детей нельзя, Ден. Никак нельзя… Жизнь так устроена: они наши дети, как и мы чьи-то дети.

– Ну, может быть, ты и прав… – задумчиво вздохнул Мюллер.

Ден был уже изрядно выпивши – видимо, разбавил то, что еще не успело выйти из организма со вчерашнего дня. Он продолжил изливать душу:

– Я ведь матери своей почти не помню. Отец был немец. К фюреру приезжал… А она – горничная, молодая, ну и… А потом он уехал… в общем, через год я появился, в 65-м году. А он, старый козел, так и не вернулся…

Виктор слушал аргентинца, и вдруг его прошибло потом.

– А как звали отца?

– Отто… Говорили, он был археологом… Фамилию не помню.

– Отто Ран?

– Да-а, – удивился аргентинец. – А откуда ты знаешь?

– Работа у меня такая – все знать.

Виктор все еще не мог прийти в себя. Только тут он понял, почему этот дровосек казался ему таким знакомым. Пятьдесят лет назад у простой аргентинской горничной родился сын от нацистского преступника. Знал бы этот аргентинец, кем на самом деле был его отец…

Виктор стоял молча, уставившись в одну точку. Пьяный Ден Мюллер, который, оказывается, был вовсе не Мюллер, продолжал бормотать:

– Меня дед воспитывал – старый садист. Все через розги… Вот и не знаю, как это: быть ребенком с мамой и с папой.

– Никогда не поздно узнать. Вернись к своим детям, старик. Меньше требуй, больше чувствуй, понимай и верь. Поверишь в них – они тоже в тебя поверят, а тогда и уважать будут.

– Да?! – опять наивно спросил Ден.

– Только так и не иначе. А то так и будешь всю оставшуюся жизнь пить и с похмелья кидаться с топором на журналистов, – подковырнул лесоруба Лавров.

– А давай полетим? – Ден, пошатываясь, поднялся на ноги. – Это мой гидроплан. И ты знаешь, какой я пилот! Полетели!

– Куда? – удивился Виктор.

– А куда тебе надо? Я даже денег с тебя не возьму.

– Я никуда не собираюсь лететь. Мне пора обратно, в Барилоче, а ты пойди лучше проспись.

Собеседники не заметили, как наступила вторая половина дня. Виктор поднялся и протянул Дену руку. Пьяный аргентинец вместо того, чтобы пожать ее, бросился на шею новому другу.

Виктор стоял и не знал, что ему делать. Он никогда бы не подумал, что подружится с сыном… оберштурмфюрера СС Отто Рана.

* * *

Виктор и Анабель поднимались по трапу в рейсовый самолет.

– Расстояние от международного аэропорта Сан-Карлос-де-Барилоче, который называется Тениенте Луис Канделариа, до столицы Чили Сантьяго составляет восемьсот восемьдесят пять километров, – щебетала Анабель на русском языке. – Это около полутора часов лету.

– Хорошо не на ишаках, – буркнул Виктор.

– А что такое «ишаках»? – тут же спросила любознательная спутница.

– Шагай, шагай! – тем же тоном сказал украинец, – Нам еще лететь полтора часа. Не убивай меня до взлета.

В ответ Анабель только закусила губу и, нахохлившись, как воробей, вошла в салон лайнера.

Лавров откровенно наслаждался обществом своей спутницы сеньориты Феррер. Она то поражала его своими глубокими познаниями истории, геополитики и лингвистики, а то вдруг задавала такие детские вопросы, которые просто ставили его в тупик: иди знай, серьезно она говорит или шутит. Эта особенность Анабель держала Виктора в тонусе. К тому же, журналисту импонировала строптивость характера племянницы Абеля Касти. Иногда она могла отчебучить такое, что мало бы не показалось никому.

Красавица-аргентинка сразу же заняла место у иллюминатора.

– Я у окошка! – выдохнула Анабель, сев в кресло.

– Нет проблем, – сказал Виктор и сел рядом.

Анабель всячески старалась привлечь к себе внимание Виктора.

– Люблю небо! – опять нарушила тишину Анабель. – Наверное, в прошлой жизни я была птицей.

«Наверное, дятлом», – хотел было сказать Лавров, но промолчал.

– А вы не хотели бы стать птицей? – продолжала играть дурочку аргентинка.

– В моем возрасте все птицы уже давно сдохли, – ответил Виктор, доставая наушники от плеера под смех собеседницы. – Разве что только попугаи. Но попугаем я быть не хочу.

Виктор подключил наушники к плееру, предвкушая звуки «Зимнего солнца». Эта музыка стала гимном его поездки.