Волошинов, Бахтин и лингвистика

Шпитцер противопоставлял методу «антиментализма» Блумфилда и его последователей «эстетико-психологический метод». Пересказывая его аргументы, Винокур, в частности, приводит такие идеи Шпитцера: «Антименталисты не хотят видеть, что ученый, исследующий язык, одновременно является и просто человеком, воспринимающим и чувствующим, как все другие. Они резко разобщают лингвиста как исследователя и лингвиста как особь, имеющую право на „неофициальные частные мнения“ (ср. Токиэда Мотоки. – В.А.). Этим антименталисты капитулируют перед современной умственной дезинтеграцией, перед духовным распадом (а это уже В. И. Абаев. – В. А.)».[704] Шпитцер также критикует своего оппонента за игнорирование «творческой силы языка» и, на что обращает особое внимание Винокур, «призывает к возрождению науки на почве единения с религией, с верой, которая, как он думает, есть основание всякой науки и цивилизованной жизни вообще».[705] Очевидно, что немецкий ученый и после переезда в США сохранил основные черты своей концепции, столь заинтересовавшей авторов МФЯ (его фамилия встречается и в более поздних рукописях Бахтина).

Эта весьма резкая по тону с обеих сторон полемика, как справедливо констатирует Винокур, «принимает уже вовсе не лингвистический характер и превращается в спор по вопросам общего мировоззрения».[706]

Но важно оценить и позицию арбитра. Винокур был ученым широких интересов, совмещал лингвиста и литературоведа в одном лице, много занимался стилистикой (в пренебрежении которой упрекал Блумфилда Шпитцер). Его взгляды отнюдь не были близки к Блумфилду. Можно было бы предполагать, что позиция Шпитцера ему ближе.

Этого, однако, не происходит. Винокур оговаривает: «Нет и речи о том, чтобы можно было полностью и безоговорочно отдать свои симпатии одной из спорящих сторон».[707] Многое у Блумфилда для него неприемлемо: «механицизм», игнорирование стилистики и даже отсутствие какого-либо «этического принципа». Но преимущество Блумфилда над оппонентом для Винокура в одном: «он более близко держится почвы языка».[708] «Пусть антименталисты явно плохие философы, но все же им трудно было бы отказать в квалификации дельных лингвистов… Наш спор с ними должен быть и будет спором непосредственно лингвистическим».[709]

А Шпитцер, заявляющий, что «он изучает „душу писателя“ по ее отражениям в языке», тем самым «занимается вовсе не языком, а психологией поэта, материалы для которой он ищет в языке».[710] Критика им последователей Блумфилда за «излишний интерес» к фонетике и морфологии названа «дилетантской».[711] Даже там, где, казалось бы, у Винокура могут быть точки соприкосновения со Шпитцером, он подчеркивает, прежде всего, различие: под стилистикой они понимают разные вещи. Вообще, надо отметить, что стилистическая концепция Винокура имеет следы внутренней полемики со школой Фосслера. Вывод: Шпитцер, «философ не лучше своих противников, со строго принципиальной точки зрения в своих стилистических штудиях (которые он сам считает для себя основными) вообще не есть лингвист».[712]

Да и само подчеркивание в контексте той эпохи в СССР материализма Блумфилда (который не все его советские критики решались признавать) и идеализма Шпитцера не оставляло сомнения в том, на чьей стороне симпатии арбитра.

Подход Винокура к Блумфилду и Шпитцеру напоминает подход Р. О. Шор соответственно к Соссюру и Фосслеру в полемике с МФЯ. Спор с Блумфилдом – спор разных направлений внутри «абстрактного объективизма». А «индивидуалистический субьективизм» Шпитцера—нечто лежащее вне лингвистики, спор с ним бесполезен. Авторы МФЯ думали совсем иначе.

Надо отметить и справедливо отмеченное Винокуром различие в популярности двух подходов. У Блумфилда была влиятельная научная школа, а Шпитцер был в США одинок. Сам он жаловался, что журнал, где печаталась данная полемика, симпатизирует его оппоненту.

Точка зрения Винокура была достаточно представительной. Не только в США, но и в СССР в те годы «абстрактный объективизм» (в двух разновидностях: «традиционной» и структурной) господствовал, хотя до 1950 г. это господство затушевывалось внешней верностью марризму.

Оценивая этот период развития!мировой лингвистики, В. А. Зве-гинцев писал: «Если даже в соответствии с предписаниями процедуры структурального описания языка исходят из „высказываний“, т. е. речевых единиц (как это делается в глоссематике и дескриптивной лингвистике), то при этом стремятся извлечь из них систему, постоянное, надындивидуальное, не затуманенные материальным выражением „чистые“ отношения».[713] Все основное, к чему призывали авторы МФЯ, игнорировали: «Семиотическое изучение языка совершенно не интересуют общественные функции языка, его роль в процессе познания, отношение к факторам исторического порядка».[714] Лингвистику той эпохи, изучавшую собственно языковые и универсальные формальные принципы, позже Дж. Лакофф назвал «лингвистикой болтов и гаек» (Nuts-and-Bolts approach).[715]