Волшебник

Внезапно Томасу пришло в голову, что он может воспользоваться поводом и попросить у первой леди за Мими и Гоши. Он понимал, что уже слишком поздно, но вдруг удастся узнать что-нибудь новое или получить гарантии, которые утешат Генриха.

После его слов на лице Элеоноры отразилось беспокойство.

– Они евреи? – спросила она.

Томас кивнул.

– Боюсь, новости неутешительные, – сказала она. – Для всех нас. Именно поэтому нам следует… – Она запнулась. – Я ничем не могу вам помочь. Простите меня. До войны я делала все, что могла, но теперь я бессильна. Нам остается только надеяться.

Возможно, подумал Томас в тишине, и не стоит говорить Генриху, что Элеонора Рузвельт не видит способа помочь Мими и Гоши. Он опустил голову.

Вчера вечером их визит к Мейерам начался с неприятностей. Дом на Кресент-Плейс отличался роскошью и внушительными размерами, но у него были очень тонкие стены. Перед обедом Томасу с Катей пришлось выслушать ссору между Агнес и ее мужем. Речь шла о каком-то письме, которое не появилось в «Вашингтон пост», несмотря на уверения Мейера, что оно будет опубликовано.

– Когда-нибудь я уйду от тебя, и тогда ты наплачешься! – проорала Агнес несколько раз. – Тогда ты поймешь, каким был дураком!

– Она словно с немецкого переводит, – заметила Катя.

– Она говорит так, когда взвинчена, – ответил Томас.

– Как сейчас, – добавила Катя.

На обед пригласили сенатора, который, когда его представили Томасу и Кате, категорически заявил, что не поддерживает вступления Америки в войну. Когда Томас в ответ холодно улыбнулся и пожал плечами, давая понять, что не собирается спорить неизвестно с кем, сенатор нахмурился. Томас не мог понять, почему сенатора пригласили на обед и почему он принял приглашение, но, вероятно, Вашингтон был весьма скучным местом, особенно для сенаторов, чьи социальные навыки и политические взгляды давно устарели.

Еще одного гостя Агнес представила как Алана Бёрда. Он служил в немецком отделе Государственного департамента. Его голубые глаза, квадратная челюсть и строгость полувоенного костюма взволновали Томаса, но, осознав, что слишком засмотрелся на Алана, он переключился на его жену, которая от удивления заметила, что хотела бы больше читать, но это непросто, когда в доме маленькие дети.

Среди гостей была также очень эффектная и самоуверенная пожилая дама, писавшая авторскую колонку и считавшаяся, как сказала Агнес, одной из самых преданных сторонниц Элеоноры Рузвельт. Вскоре к ним присоединился робкий поэт, переводивший Брехта для малотиражных изданий. Жена поэта была высокой, грозного вида дамой, предки которой явно были из скандинавов. Она сказала Томасу, что прочла все его книги и следит за его выступлениями.

– Вы спасете Европу, – заявила она. – Да-да, именно вы.

На одном конце стола угрюмо восседал Юджин Мейер, на другом царила его жена. Ссора с супругом, казалось, только воодушевила Агнес, и не успели подать первое блюдо, как она принялась нападать на гостей с провокационными вопросами.

– Вам не кажется, – спросила Агнес, – что те, кто слишком рано выступил против Гитлера, потеряли возможность влиять на события в Германии?

Томас взглянул на Катю, которая сидела опустив голову, и решил притвориться, что не расслышал вопроса, а после вздохнул с облегчением, когда никто из гостей не ответил.

Томас пожалел, что Агнес не потрудилась подробнее описать ему Алана Бёрда. Если этот человек и не был решительно настроен против него, то производил именно такое впечатление. Чиновник сверлил Томаса подозрительным взглядом. Томас решил, что не поведется на провокации Агнес и не станет высказываться за столом. Что бы ни сказала хозяйка, он будет скромно и доброжелательно молчать.

– Я часто спрашиваю себя, – продолжала Агнес, – можно ли было предотвратить войну? И в своих размышлениях я не одинока. Я говорю о подлинном понимании того момента, когда тучи сгустились.

Сенатор подал знак официанту, что хочет добавки, заткнул салфетку за ворот и издал громкий звук, как бы предупреждая, что хочет сказать нечто важное. После этого он сунул в рот ложку с супом. Проглотив суп, сенатор поднял глаза – все гости ждали, что он скажет.

– Мы не выиграли ничего от прошлой войны, – заявил он. – Так же будет и с этой. Это не наша свара. У нас своя война, особенно против этой ужасной женщины. Она разрушит страну.

Чиновник из Госдепартамента взглянул на Томаса, который сделал вид, что не понял намека на Элеонору Рузвельт.

– Она не делает ничего, кроме добра, – сказала колумнистка.

Когда подали второе блюдо, Агнес попыталась поднять новую тему, которая могла бы создать напряжение за столом, но даже сенатор и колумнистка, которые, казалось, хорошо знали друг друга, видимо, устали спорить. Юджин и вовсе не раскрывал рта. Поэт тоже молчал. Его жена, пользуясь паузами в разговоре, несколько раз упоминала названия Томасовых книг, периодически впадая в экстаз.

– Они не просто изменили мою жизнь! – восклицала она. – Они научили меня жить!

– Разумеется, после войны, – сказала Агнес, – нам предстоит инвестировать в Германию. Америке придется вложить немалые деньги.