Волшебник

– Не думаю, что это желательно или возможно, – вмешалась Катя.

– Это определенно возможно и, разумеется, желательно, – ответила Агнес.

– Я согласна, – сказала колумнистка. – Из обломков должно что-то возродиться, и я надеюсь, не без помощи Америки.

– Я услышал достаточно, – заявил сенатор. – Там, откуда я родом, никто не захочет дать немцам ни цента ни на войну, ни на мир. Это не наша война. И нет никаких гарантий, что мы победим.

– Разумеется, новая Германия должна быть восстановлена, – продолжала Агнес, игнорируя сенатора. – И среди нас есть человек, который может стать ее первым президентом.

– Мы не хотим, чтобы Германия возродилась, – сказала Катя.

– Почему, моя дорогая? – спросила Агнес.

– Немцы голосовали за Гитлера и его подручных, – ответила Катя. – Они поддерживают нацистов. Они спокойно смотрят на те жестокости, которые творятся вокруг. Это не просто горстка варваров на самом верху. Это варварская страна, и Австрия тоже. И это не новое варварство. И антисемитизм тоже не нов. Это тоже Германия.

– А как же Гёте, Шиллер, Бах, Бетховен? – спросила Агнес.

– Это отвратительно, – ответила Катя. – Нацистские лидеры слушают ту же музыку, что и мы, смотрят на те же картины, читают те же стихи. И на этом основании считают себя представителями высшей цивилизации. А значит, никто на свете не может спать спокойно, в особенности евреи.

– Но ведь евреи… – начал поэт.

– Не говорите мне о евреях, прошу вас, – перебила Катя.

– Я не знала, что вы… – начала Агнес.

– Неужели, миссис Мейер? – перебила ее Катя.

Томас никогда не видел, чтобы Катя говорила в чужой компании с таким пылом. И никогда не слышал, чтобы она так открыто и с таким вызовом заявляла на публике о том, что она еврейка. Ее английский был свободнее, чем обычно, и это свидетельствовало о том, что Катя заранее подготовилась.

Томас заметил, что Алан Бёрд пристально смотрит на Катю. Агнес спросила: если союзники победят, что будет с побежденной Германией?

– Раздавите ее, – ответила Катя. – Одна мысль о Германии заставляет меня вздрагивать.

– Но разве вы с мужем не вернетесь в Германию, когда мы одержим победу? – спросил Алан Бёрд.

– Для нас война никогда не закончится. Мы не вернемся в Германию. Сама идея о том, чтобы жить бок о бок с немцами, которые подчинялись, спокойно смотрели или сотрудничали с нацистами, вызывает у меня омерзение.

– Но разве вы не такие же немцы, как они?

– Мысль о том, что когда-то я была немкой, наполняет меня стыдом.

– Но разве вы не чувствуете… – начала Агнес.

– Я чувствую жалость к родителям. Вот что я чувствую. У них все отняли. Обобрали до нитки. Их дети разлетелись по миру. На швейцарской границе моего отца раздели догола. Но им еще повезло. У них были старые друзья, швейцарская семья, которая их вывезла, но среди их друзей были и те, чьи имена обесчещены.

– Кто помог им спастись? – спросила Агнес.

– Винифред Вагнер, – ответила Катя. – Мой отец любил музыку Вагнера. Он и его родители были первыми покровителями Байрёйта. Теперь это кажется фантазией – евреи платили Вагнеру, – но такой была прежняя жизнь. И невестка Вагнера об этом не забыла. Мой отец принял от нее помощь. У него просто не было выбора. Надеюсь, если нам суждено встретиться, я не стану ее благодарить. Слишком многое случилось с тех пор. Я ее презираю.

Катя говорила с таким достоинством, что гости, сидевшие за столом, были потрясены. Они с женой, думал Томас, привыкли ощущать себя немцами, привыкли к подозрительности американцев. А теперь Катя отбросила смирение и осторожность, заставив гостей онеметь. Даже сенатор взирал на нее с мягким восхищением жителя Среднего Запада.

Вернувшись в Калифорнию, они обнаружили Клауса, который ждал армейских бумаг. К их удивлению, его все-таки приняли. Зима выдалась теплая, и вид Клауса, вставшего поутру и читавшего газеты в саду, радовал родителей. По вечерам он выглядел умиротворенным и был всегда готов поспорить с Голо или с отцом, но без былой ожесточенности.

В начале года на Любек сбросили сто пятьдесят тонн зажигательных бомб, что повлекло многочисленные человеческие жертвы. Средневековый центр города был почти полностью разрушен, включая собор и Мариенкирхе, а также семейный дом Маннов на Менгштрассе.

– Осуждение бомбардировок гражданских объектов должно быть более суровым, – сказала Катя за обедом.

– Жители Любека, – спокойно ответил Томас, – были ярыми сторонниками нацистов.

Ему было проще ответить так, чем попытаться объяснить, что значило для него разрушение улиц, по которым ходили его родители, улиц, которые навечно отпечатались в его памяти и часто ему снились.

– И поэтому их нужно сжечь? Вместе с детьми? – спросил Клаус. – Ты готов вести войну как нацист?

Томас представил величественную и тихую ночную Менгштрассе. Лучше бы Катя не начинала этот разговор.

– Если мы будем использовать их тактику, то в чем между нами различие? – спросил Клаус.

Томас положил нож и вилку.