Волшебник

– Ганс сам предложил отнести его на почту, и я решил, что он привлечет меньше внимания. Тогда это казалось самым правильным решением. Я мог бы оставить чемодан и привезти с собой, но решил, что бумаги нужны тебе срочно.

– Он отдал тебе квитанцию, что посылку приняли в отправке?

– Нет.

Во взгляде Голо читалось смущение, и Томас понял, что сын знает о содержании дневников. Пролистал ли он их или прочел отдельные абзацы? Если прочел, то сразу понял, почему дневники хранились в сейфе и почему из всех остальных бумаг именно судьба дневников тревожила его отца.

Сидя в кресле напротив, Томас, как никогда, ощущал близость с сыном. Понимание того, что чем меньше будет сказано, тем лучше, немного ободрило Голо. В отличие от старших детей Томаса, Голо был способен принимать близко к сердцу не только собственные интересы. Теперь он знал все о мыслях Томаса, о том, что его по-настоящему волнует. А впрочем, разве все эти годы Голо не был в родном доме молчаливым наблюдателем?

Должно быть, того, кто откроет эти дневники, удивит, насколько заботы семьи Манн были далеки от чаяний их соотечественников, думал Томас. Пока сограждане копили банкноты, которые превратились в ничто, он зарабатывал доллары. Жил в роскоши, принимая ее как должное. Его политические взгляды со временем стали более либеральными и космополитичными, однако его частная жизнь всегда оставалась закрытой.

Томас невзлюбил нацистов еще в двадцатых; считал их занозой в боку истощенной войной Германии. Он воображал, как они листают его дневники, раздраженные его зацикленностью на себе, пока не добираются до страниц, которые заставляют их встрепенуться. Вместо того чтобы уныло следить за его бессмысленным существованием, они лихорадочно делают пометки и выписывают самые шокирующие места.

Томас был в куда большей опасности, чем его старшие дети. Они никогда не скрывали, что их взгляды на сексуальность далеки от общепринятых. Любая попытка опорочить репутацию Эрики с Клаусом будет встречена беспечным хохотом их друзей. Но опубликование выдержек из его дневников никому не покажется забавным.

Проснувшись утром, Томас воображал, что посылку доставят сегодня. Он не знал, привезет ли ее почтовый фургон или другой автомобиль. Одевшись, Томас принимался наблюдать за входом из верхнего окна. Его импровизированный кабинет выходил на улицу, и он мог видеть всех входящих и выходящих. Он сразу замечал почтальона, но в руках у того были только письма и бандероли.

Когда дом затихал, Томас прислушивался, пытаясь различить рычание мотора почтового фургона. Чем больше он узнавал о нацистах, тем больше отдавал должное их умению создавать и рушить репутации. Если дневники передадут Геббельсу, он сразу поймет, какое сокровище попало к нему в руки. Он отберет самые позорные подробности и заставит говорить о них весь мир. Превратит имя великого немецкого писателя Томаса Манна в символ скандала.

Найдя в Цюрихе книгопродавца, Томас добавил к заказу, на основе которого собирал временную библиотеку, все книги о жизни Оскара Уайльда. Ему не грозило сесть в тюрьму в результате разоблачения, его образ жизни был далек от образа жизни беспутного Уайльда, но превращение знаменитого писателя в презираемого изгоя не могло не занимать его ум. Как быстро случилась эта метаморфоза и с какой готовностью публика набросилась на своего кумира!

Томас снова мысленно перелистывал страницы дневника. Некоторые записи были совершенно безобидны. Он писал о нежной любви к дочери Элизабет – чувстве не только простительном, но и приличествующем хорошему отцу. Никто, даже самые злобные нацисты, не разглядел бы в его тоне ничего предосудительного. Зато они наверняка поморщились бы, прочтя то, что он написал о Клаусе. В ранней юности сын поразил его в самое сердце редкой, особенной красотой. Однажды, зайдя в спальню, которую Клаус делил с Голо, Томас застал его обнаженным. Этот образ преследовал его, и Томас счел нужным записать в дневнике, каким привлекательным показалось ему тело сына.

Впоследствии он не раз упоминал в дневнике, как возбуждает его красота Клауса и каким неотразимым он находит его в купальном костюме.

Немногие отцы испытывают к сыновьям подобные чувства, размышлял Томас. Впрочем, едва ли он такой один, но надо быть глупцом, чтобы делиться этим с посторонними. Он никогда не упоминал об этом вслух, и ни Клаус, ни другие члены семьи понятия не имели о мыслях, что бродят у него в голове.

Вместо этого Томас доверял свои мысли дневнику. А теперь где-то в Германии страницы его дневника внимательно изучают те, кто только и ждал повода разрушить его репутацию.

Если звонил телефон, Томас был уверен: звонят, чтобы сообщить о публикации отрывков из дневников. Он мерил шагами дорожку, ведущую к дому, в надежде услышать рычание мотора почтового фургона, который вез заветный чемодан. Если дневники и впрямь в руках нацистов, стоит ли отрицать их авторство, настаивая на том, что это искусная подделка? Но в них было столько подробностей, о которых мог знать только он, что этот вариант пришлось отвергнуть.