Волшебники парижской моды

Но даже право носить траур отняли у Марии Антуанетты, когда повели на эшафот. В повозку, доставившую ее к месту казни, она взошла в простой рубашке и юбке белого цвета, в чепце и муслиновой косынке, повязанной вокруг шеи. Последний путь ее лежал по улице Сент-Оноре, где пятнадцать лет назад Роза Бертэн, стоя на балконе своего дома, с торжествующим видом принимала приветствия проходившего внизу королевского кортежа.

Биографы Розы Бертэн утверждали, что модистка, верная памяти королевы, сожгла все ее неоплаченные счета. На самом деле в бухгалтерских книгах мадемуазель Бертэн не нашлось ни одной зацепки, которая доказывала бы правоту этого заявления. Напротив, складывается впечатление, что в заботах о прибылях модистка затеяла двойную дипломатическую игру: поняв, что имя ее значится в списках эмигрантов и ее недвижимость в Париже и Эпине опечатана, она стала писать властям письма, где разражалась бранью в адрес беглецов-аристократов, ничего не заплативших ей за тяжкий труд. И вот «гражданка Бертэн» вынуждена уехать за границу, чтобы иметь возможность продать свой товар с единственной целью – заплатить своим работницам, якобы сочувствующим санкюлотам. Кроме того, она исполнила свой республиканский долг, сшив новые рубашки всем членам «Горы»[37], то есть якобинцам.

В моду вошел патриотизм, все трехцветное – ткани, ленты, украшения; банты белого, монархического цвета срывались. Еще в апреле 1791 года газеты писали, что модницы-аристократки навязывали огромные банты величиной с капустный кочан. 13 июня 1792 года, менее чем за месяц до падения Тюильри, Бертэн в своей книге заказов сделала пометку: «Приколоть к шляпе банты из лент национальных цветов». В самом сердце революции, бросившей в мир призыв к свободе и ввергшей Францию в мучительную и страшную ночную тьму, впервые в мировой истории появляется эта удивительная запись – определение новой формы одежды и политического идеала. Длинные панталоны, короткая куртка санкюлотов, платье простого, прямого покроя, косынка и чепец гражданки – все это закономерная эволюция моды, которая приспосабливалась к возможностям своего времени и выражала патриотичную строгость. Суровый, лишенный украшений стиль, появившийся впервые за столько лет, стал победой разума, простоты в одежде, данью уважения к природе.

Никогда мода с такой точностью не рассказывала историю своей эпохи.

* * *

Когда имя Розы Бертэн вычеркнули наконец из списков эмигрантов и она смогла в 1800 году вернуться в Париж, еще целых два года ей не удавалось зарегистрировать свое предприятие в Торговом альманахе. Ее племянник, как видно, открыл в ее доме лавку: в бухгалтерских книгах гораздо чаще встречаются названия безделушек и дорожных кофров, чем модных аксессуаров. В 1812 году Бертэн сама продала дом какому-то ресторатору. Закат ее стремительно приближался, и в октябре того же года ей пришлось заложить часы и последние драгоценности.

Леруа, властитель моды и общества, которое его обожествляло

Новый, постреволюционный, взгляд

Девятого термидора[38] Робеспьер[39] был низвергнут и приговорен к смерти. На следующий день имя его появилось уже в списке казненных на гильотине.

Полистаем «Парижскую газету»: сначала борьба между революционными группировками, затем – нескончаемые списки приговоренных к смерти. Причины обвинений еще печатаются, но спустя несколько недель списки осужденных становятся такими длинными, что место остается только для фамилии, возраста и пометки «Приговорен к смерти». Затем следуют театральные анонсы: в Опере идет спектакль о римском мифологическом герое «Гораций Коклес[40]», в Театре Республики – «Брут[41]»; в Национальном театре – «Смерть Марата[42]». Здесь все реальные события немедленно, целиком и полностью, переносятся на подмостки и отображаются правдиво и гораздо полнее, чем в исторических книгах.

Но после девятого термидора картина внезапно меняется: списки обреченных с каждым днем укорачиваются, героические драмы постепенно исчезают из театрального репертуара, и на их место приходят легкие комедии.

Террор закончился. Париж пока окутывает тревожная атмосфера горечи потерь и мятежа; выносятся и приводятся в исполнение приговоры. Но из тьмы уже пробиваются ростки жизнелюбия, вечного стремления к радости и желание выглядеть шикарно и элегантно.

Кто хотел сделать из парижских дам общество суровых горожанок времен Римской республики или аскетических жительниц Спарты? Это хорошо для простого народа, рыночных торговок, которые двинулись на Версаль за королевской семьей, чтобы привести ее в Париж. Но для новых знатных парижанок, для жен нуворишей, поставщиков армейских товаров, спекулянтов и торгашей не подходило совершенно.

Костюмы эпохи Директории. Гравюра, 1797