Волшебники парижской моды

Люди голодали, старая, поношенная одежда продавалась за баснословные цены, булочные опустели. И работающие, и те, кто уже вышел в отставку, не могли купить себе самого необходимого на ассигнации, ничего не стоившие. Но в «частных кабинетах» некоторых ресторанов, писал Мерсье, «вас могут обслужить: надо просто подмигнуть – и вы встретитесь со всеми представителями новых людей, разжиревших на воровстве, с поставщиками продовольствия в армию, ростовщиками, мастерами ночных грабежей».

Большой оригинал Мезанжер, одновременно священник, литератор и философ, издатель «Газеты о дамах и моде», настольной книги всех поклонников элегантности, не побоялся расхвалить удобство таких частных кабинетов: «…без них как женщине, связанной узами Гименея, избавиться от рабства, в котором изнемогает, обмануть деспота-мужа и доставить счастье чувствительному и предупредительному любовнику?»

Парижская мода, 1800

Бесконечный карнавал, верх человеческого безумия, бушевал в самом сердце всеобщей нищеты. Королевы простонародья задавали тон, предлагая темы, становившиеся для великого созидателя и диктатора моды Леруа[50]

благодатной почвой, питающей его фантазию. Эти дамы тоже основали свою «директорию»: мадам Амлен, мадам Тальен[51] и Жозефина де Богарне[52]. Именно они постоянно встречаются в бухгалтерской книге Леруа: долги их – что за глупость платить! – достигают умопомрачительных сумм.

Кто подумал бы, что придет день и одна из них станет императрицей? Жозефина, вдова казненного в 1793 году виконта де Богарне, судя по портрету Жерара[53], была царственно красива. Но не польстил ли ей художник? Современники больше прославляли ее элегантность и роскошь туалетов, нежели красоту.

Баррас[54], влиятельный политик времен Директории, человек грубый и страдающий манией величия, подготовивший падение Робеспьера, дипломатично состряпал знакомство и сближение Бонапарта с этой богиней нового века: «Он начал с того, что принялся преподносить мадам Богарне подарки и украшения во вкусе куртизанок. Это были не только шали, определенные денежные подношения и модные безделушки, но и бриллианты на весьма значительные суммы».

Однако, несмотря ни на что, мадам Тальен затмевала Жозефину в салонах. Прекрасная Тереза Кабаррюс, которую народ называл Богоматерь Термидора[55]

, написала седьмого термидора безумно любившему ее Тальену[56] из тюремного заключения: «Мне приснилось, что Робеспьера уже нет и двери тюрьмы открыты». Пророческие слова – Тальен воспринял их как сигнал к действию.

Получив свободу, обворожительная с прической из остриженных в тюрьме волос, она стала супругой Тальена и одновременно королевой Директории. Ее очаровательный дом «Хижина» в пригороде Парижа был теперь центром Высокой моды, где собирались люди нового общества. Вот набросок ее портрета, сделанный герцогиней д’Абрантес[57]: «…передо мной стояла Венера Капитолийская, но еще более красивая, чем ее изобразил Фидий. Простое платье из индийского муслина с ниспадающими античными складками схвачено на плечах двумя камеями; золотой пояс обвивал талию и также застегивался камеей; широкий золотой браслет поднимался от запястья к локтю; черные бархатные волосы коротко острижены полукругом – эта прическа называлась “а-ля Тит”; на белые роскошные плечи наброшена красная кашемировая шаль – для того времени очень редкое украшение…»

Тереза в мире моды пользовалась большим авторитетом, и не только Леруа, но и другие кутюрье и торговцы модными аксессуарами спорили за право быть ею рекомендованными. Среди них были даже цирюльники, число которых сильно возросло с тех пор, как установилась новая мода на белые парики, право на их изобретение оспаривали два парикмахера. Но нам достаточно того, что популярность и полную победу им обеспечила в 1794 году мадам Тальен: она заказала для себя не меньше тридцати таких париков различных оттенков: от светло-белокурого до пепельного, от рыжеватого до огненно-апельсинового. Как все новые аристократки и жены нуворишей, она меняла туалеты в зависимости от времени суток. День начинала с появления к завтраку в образе молодой нимфы, затем в греческом платье, погруженная в свои мысли, прогуливалась по аллеям парка Тюильри; вечером появлялась в театре, сверкая белоснежными плечами, чуть прикрытыми прозрачным муслином.

Но не только одежда выполнялась в античном стиле. Во время империи установился единый стиль в одежде и в отделке интерьеров; это запечатлено живописцем Давидом в знаменитом портрете мадам Рекамье[58], полулежащей на кушетке. Портрет завораживает гармонией драпировки покрывала, наброшенного на кушетку, простоты платья мадам и сдержанно изогнутых линий мебели, вкупе представляющих совершенство стиля, которому впоследствии суждено распасться и прийти в упадок. А тогда «Хижина» мадам Тальен представляла собой римскую виллу, окруженную колоннами и украшенную помпейскими фресками с непременным бассейном во внутреннем дворике.