Вор черной масти

Теперь Фоме удалось дотянуться до ремня, и автомат исчез за проволокой. Фома не стал благодарить меня. Но сказал:

— Никто не видел! Черная масть, однако, я знаю!

И полез обратно на вышку. Этот случай остался нашей маленькой тайной. Я вернулся в барак и пошел держать ким[234].

20 августа 1949 года. 11 часов 48 минут по местному времени.

Индигирский лагерь Усть-Нера.

* * *

Трое воров внесли в барак безжизненное тело и положили его в проходе.

— Кто это? — спросил я и привстал с нар.

— Желудь, — ответил мне Белка.

— Кто этот пес[235]

? За что плюнул[236]?

Я выслушал очень короткий рассказ о нелепой гибели Желудя. Его выстрелом из винтовки застрелил попугай — охранник вышки. Не за что! Желудь всего лишь вышел покурить на свежем воздухе и спокойно стоял рядом с колючкой.

Ахмет смотрел на мертвого и сокрушенно цокал языком:

— Вот беда! Был человек, и нет человека.

— Какого человека зазря погубили, — произнес Вьюн.

В барак набежали надзиратели, посмотрели на мертвеца.

— Мертв! Пуля прямо в сердце попала.

— Убит при попытке к бегству, — услышал я их разговор. Они подхватили мертвое тело и вынесли его из барака.

Я сидел, на нарах, опустив голову. Наверное, я сильно задумался. Когда я вновь поднял ее, то увидел, что на меня молча, смотрели четыре пары внимательных глаз. Воры ждали моего слова.

— Мы накажем этого попугая, шмаранем[237]! — вынес я свой приговор. — Кто против моего предложения?

Таких не оказалось. Только Ахмет сразу поник.

— Я последний год разменял, — произнес задумчиво Ахмет. — Роцкать[238] мне еще полгода осталось. Срок у меня заканчивается. Если что случится, мне еще добавят. Хозяин[239] недавно лично пообещал. Это еще значит года три… А на волю очень сильно хочется. Дни считаю до свободки.

Я его понимал. Шесть с половиной лет на Колыме — это не сахар.

— Ахмет, я все улажу. Тебе не добавят срока, — пообещал я. — Никому не добавят.

— Как? — Ахмет посмотрел мне в глаза. В его взгляде я прочитал глухую тоску и безнадежность. Этот авторитетный человек еще крепился, но был уже морально сломлен бесконечными отсидками и горестями, которые ему довелось испытать в жизни. Мне хотелось приободрить его, сказать что-то хорошее, но я не мог. Меня не поймут остальные, а жалость у нас принимается, как чувство слабости. Ну, а слабого… его топчут.

Я повернулся к Вьюну:

— Зови на толковище всех наших. Говорить буду.

Через полчаса началось заседание блаткомитета. Блатные и приблатненные начали держать воровской совет. Я сразу озадачил амбалов Ахмета:

— Когда попугай в следующий раз будет стоять на вышке? — потребовал я. — Узнайте и скажите мне!

Я посмотрел на Белку и тот еле заметно кивнул. Он врубился, о чем идет речь.

Один из приблатненных не понял меня:

— Узнаем мы. Что от того изменится? Мы, что, на вышку с заточками полезем? Попугай с автомата вмиг всех нас кончит! Не светит[240]!

Я вперил в него тяжелый взгляд:

— Когда с мое на свете поживешь, не будешь спрашивать лишнего! Сделайте, что сходка требует.

— Но я никак взять в толк не могу, что мы можем?

— Много можем, — с горячностью и каким-то внутренним подъемом произнес я. — Увидишь сам! Все увидите! Матерью клянусь! Век воли не видать! Сукой буду!

Это была страшная клятва пахана, авторитета зоны, и молодой бродяга сразу отступился.

— Теперь скажу, что придумал, — продолжал я, как ни в чем не бывало. — Устроим маленький фокус. И попугая с барабанщиком враз уберем! За друга спросим и ссучеными не станем. Да так, что никто моргнуть не успеет. По-хитрому.

Я выдержал паузу. Интерес у всех возрос многократно. Они уже знали мой прикол в Читинской тюрьме и ожидали нечто подобного. Но мои следующие слова огорошили их.

— Завтра все выходим на работу, — сказал я. Хотя я прекрасно понимал, что произнося эти слова, можно получить по ушам. Вор не только не должен делать недозволенного, но и даже думать об этом вслух.

— Фокусник, да ты что несешь? — накинулся на меня Ахмет. — Ты что, укусить[241] нас хочешь?

Я поднял руку, давая понять, что не закончил говорить. Буря негодования также быстро стихла, как и началась. Я говорил очень долго и по мере того, как мой план становился достоянием всех, лица начали светлеть.

— Вот такой фокус будет, если правильно все провернем! — сказал я последнюю фразу.

Я закончил говорить и посмотрел на Ахмета:

— Маз[242], слово за тобой!

Тот покачал головой, развел руки и ответил:

— Театр чистой воды! А давайте попробуем!

Для людей, сидящих в лагере годами это развлечение. А если выгорит, — то быть участником такого спектакля это просто фартово! Все согласились, и мы начали самое трудное, а именно: обговаривать все, даже мельчайшие детали моей забавной хохмочки.

21 августа 1949 года. 08 часов 15 минут по местному времени.

Индигирский лагерь Усть-Нера.

* * *

На следующий день все воры, которые только и делали, что давили нары в бараке и никуда из него кроме крайней нужды не выходили, объявили нарядчику из придурков, что выходят на работу. Нарядчик к этому отнесся довольно скептически.