Вор весны

Ты знаешь, что это значит, говорит мне голос. Ты знаешь, чего он хочет. Чего вы оба хотите.

Но даже если так, значит ли это, что я должна действовать соответственно? Эметрия права. Ирма права. Я — смертная, он — фэйри. Я пробуду здесь всего несколько месяцев, а после он сможет ступать на смертную землю лишь два раза в год. Это не то, у чего может быть будущее, по крайней мере, не дольше нескольких месяцев.

Я разогреваю суп и готовлю поднос на двоих.

У тебя еще есть несколько месяцев.

Я толкаю дверь. Он устало улыбается мне с кровати, и я вспоминаю, каково это — почти потерять его. Я чувствовала, что сделаю все, чтобы удержать его здесь, а теперь, когда он вернулся, пытаюсь придумать оправдания не быть с ним? Что со мной не так?

Он хмурится.

— Все в порядке?

Я боюсь, что хочу тебя слишком сильно. То, как сильно я хочу тебя, ошеломляет.

Я делаю осторожный вдох, ставлю поднос рядом с его кроватью и сажусь на стул, который оставил Арес. Кажется неправильным быть так далеко, но я боюсь, что разобьюсь вдребезги, если пойду ближе.

— Ты… ты помнишь, что произошло, когда я впервые затащила тебя сюда? Что… что было сказано?

— Да, — отвечает он.

— И… и что было сделано?

— Да.

— Верно. До тех пор, пока это ясно.

— Ты жалеешь об этом?

Я замираю, всего на секунду.

— Ни о едином слове, — говорю я. — Просто не хотела, чтобы это произошло так, — я протягиваю ему флакон Эметрии. — Она сказала дать тебе это.

Он откидывает шею назад, корча гримасу.

— Мерзкое. Неверное, она оставила его, чтобы досадить мне.

— Она заботится о тебе.

Он ничего на это не говорит, но наклоняет голову.

— Что ты о ней думаешь?

— Если честно, у меня нет о ней особого мнения, кроме того, что я знаю, что она заботится о тебе… хотя пыталась очаровать меня, чтобы я забыла то, о чем мы говорили на Солнцестоянии. Твоя метка сделала свое дело

— Видимо.

— Вообще-то, Арес тоже пытался после вечеринки. Но не получилось.

Он хмурится.

— К тому времени моя метка должна была исчезнуть.

— Так я и думала, но на мне не было ожерелья, и я все еще могу быть очарована — ты смог очаровать меня прошлой ночью.

Он улыбается, без сомнения, вспоминая сказанные слова.

— Я исключительно хорош в очаровании.

— Даже будучи полумертвым?

— Возможно, тебя легко очаровать.

Я поднимаю бровь.

— Может, у тебя развивается сопротивление, но оно позволяет тебе быть очарованной, когда ты этого хочешь.

— Может ли это произойти? Развиться сопротивление?

— Это не редкость для некоторых смертных или тех, кто ранее был сильно очарован.

— Чего у меня не было. Может, это подземный мир на меня воздействует.

— Или наоборот.

Я хмурюсь.

— Здесь намного лучше, когда ты есть.

Я заливаюсь краской и беру суп, чтобы было чем отвести взгляд. Я съедаю его практически на одном вдохе; не помню, когда в последний раз ела. Аид берет свою миску, осторожно на меня поглядывая.

— Я поставил тебя в неловкое положение?

— Нет, — говорю я, вытирая подбородок. — Да, — говорю я из ванной, радуясь, что он не видит моего лица. — Я просто… немного ошеломлена. Видишь ли, все в моей жизни становится лучше, когда в ней есть ты, и ты мне очень, очень нравишься. Ужасающим, похожим на падение со скалы образом. Если во всем этом какой-то смысл?

— Да, — говорит он, — потому что я тоже в ужасе от того, что испытываю к тебе.

Я оборачиваюсь, и он оказывается прямо за мной.

— Ты должен лежать в постели.

— Ляг со мной. Нам не обязательно о чем-то говорить, если ты этого не хочешь.

Я киваю, мое горло совершенно пересохло, и он ведет меня обратно к кровати. Я ложусь, мои руки скользят вдоль его позвоночника, и он напрягается, когда мои пальцы случайно касаются одного из его шрамов.

— Они все еще болят? — спрашиваю я его.

— Нет, — говорит он. — Просто, раньше я никогда и никому не разрешал к ним прикасаться.

Я убираю руку, но он ловит ее, лаская мою ладонь большим пальцем.

— Я не возражаю, если это будешь ты, — говорит он.

Я так сильно хочу опять его поцеловать, что это причиняет боль, но я чувствую, что мы взорвемся, что я разрушу его исцеляющееся тело силой этого, и у меня все еще есть вопросы, все еще есть слова, что я должна сказать.

— Я… я не хочу заставлять тебя говорить о том, что тебе неприятно, но… Я надеюсь, ты захочешь поговорить о них со мной, — я делаю осторожный вдох. — Шрамы на спине. Ими одаривала тебя мать, да?

Аид отворачивается и смотрит в потолок.

— Только тогда, когда я действительно, по-настоящему ее разочаровывал.

— Аид…

— Я никогда никому не рассказывал. Думаю, Эметрия знает. Но так же никому не рассказывала.

Я наклоняюсь к нему, беря его руки в свои.

— Потому что тебе стыдно.

Едва заметный кивок.

— Даже если знаешь, что не тебе должно быть. А ей.

Кивок.

— Потому что это говорит о ней гораздо больше, чем о тебе. Это ничего о тебе не говорит.

Кивок.

— И ты знаешь, что не заслужил этого.

Он замирает.

— Аид?

— Есть… есть разница между знание чего-то и чувством этого.