Ворон на дереве

 Как только ты последовал моему совету, то сразу же попался в мой капкан, который я профессионально поставил на тебя. Тебя еще больше заподозрили в убийстве. По правде говоря, потом мне стало тебя жаль. Ты всегда вызывал во мне чувство жалости и презрения, особенно тогда, когда, потеряв голову от любви, шпионил за моей бывшей любовницей. Мне было забавно наблюдать, как ты часами простаивал на балконе, устремив влюбленный взгляд на ее окно. Мне даже очень хотелось, чтобы ты познакомился с нею, но в жизни я не встречал таких нерешительных людей. Мне тогда казалось, что этой тайной любовью в себе ты насиловал свою природу. Но я-то знал, что рано или поздно человек платит безумием, совершив насилие над собой. Я тебя просто подтолкнул туда, куда ты бессознательно стремился, в психлечебницу. И думаю, что у тебя другого выхода нет. Ты просто всегда будешь следовать своему року. Ты очень плохо знаешь этот мир. Ты не способен ни управлять своей судьбой, ни распоряжаться своей жизнью. Ты всегда останешься жертвенным ягненком или закланием.

Именно поэтому, уходя из этого мира, я решил исповедаться перед тобой, унизиться и попросить прощения, как делают христиане перед замученной ими жертвой.

А сейчас я хочу рассказать тебе, почему убил ее и из-за чего лишаю себя жизни.

ее обнаружил в одном рабочем поселке недалеко от города. Признаюсь, влюбился в нее так же, как ты. Ничего не мог делать, только думал о ней. Ей тогда было не более шестнадцати лет, а я был женат: Не скажу, что мы жили с женой плохо, наоборот, жена во мне души не чаяла. Дом наш был полная чаша. Я занимал почетное место в городе. Но вдруг в один день я почувствовал себя несчастным. Все как будто перевернулось в моей жизни. Ничто меня не удовлетворяло. Я словно пал со своего золоченого постамента, так же, как ты, искал с ней встречи, бродил возле ее дома в самом трущобном районе поселка. Отца у нее не было, и жила она лишь с одной матерью, которая к тому же была пьяницей. Ютились вдвоем в маленькой комнатушке. И не только они были бедными, все их соседи и вся округа представляла собой гольную рвань. Я был готов тогда все для нее сделать, вытащить ее из этой дыры, дать ей возможность выучиться и, наконец, жениться на ней. О, эти наивные мечты и планы что-то изменить в этой жизни! Тогда я совсем потерял голову. И я многое сделал для нее. Слишком много. Я отравил свою жену.

Это, вероятно, самое большое мое злодейство в жизни. Если перед кем-то по-настоящему испытываю муки раскаяния, то только перед моей женой. Вероятно, вскоре я встречусь с ней на том свете, как, впрочем, и со многими загубленными мною жертвами, и мне стыдно будет посмотреть ей в глаза. Не знаю, вымолю ли я у нее прощение. А может быть, сейчас своей смертью я искуплю свою вину. Это только христианская мораль осуждает самоубийство, но я искренне считаю, что только самоубийство является искуплением вины. И такой уход из жизни намного гуманнее и достойнее человека, чем тот, который ему готовят за его грехи и преступления другие, подобные ему собратья, разрывая его на части, как это делают волки, окружив кабана.

Но вернемся к нашей подруге.

Я перевез ее из рабочего поселка и поселил в квартире, где она дожила до последнего своего смертного часа. Она находилась у меня, можно сказать, совсем под боком. Стоило моей жене куда-либо отлучиться, я тут же появлялся у нее и проводил с ней самые лучшие часы жизни. В это время я был по-настоящему счастлив, я не желал ничего лучшего. Но, кажется, я совершил ошибку, поселив ее так близко от себя. Сейчас я понимаю, как ей было тяжело видеть меня каждый день из своего окна в обществе моей жены. Возможно, она тоже искренне полюбила меня.

Вначале у нас все шло хорошо, но потом она восстала. Не то, чтобы она мне что высказала, но как-то дала понять, что такая жизнь не может ее удовлетворять полностью. Да и жизнь у нее в то время была не очень веселой. Большую часть суток она сидела как бы взаперти, ожидая встречи со мной. На людях мы не могли вместе показываться нигде. Мое положение прокурора города всегда делало нас тайными любовниками, пытающимися скрывать свои чувства от чужих глаз. Тогда я не очень щадил ее самолюбие, считая, в силу своего эгоизма, что много сделал для нее. И поэтому не придал особого значения ее настроению, отмахнувшись от него, как от случайного каприза. Даже какое-то время смотрел на нее, как на свою рабыню, жестоко обращаясь с ней.