Ворон: Полное собрание сочинений

— Я уверен, — сказал Эллисон со вздохом глубокого наслаждения, после того как целый час точно очарованный смотрел на эту картину, — я знаю, что на моем месте девять десятых самых требовательных людей остались бы довольны. Панорама действительно великолепная, и мне не нравится в ней только избыток великолепия. Все архитекторы, каких я знал, считают необходимым помещать здание на вершину холма «ради вида». Это ошибка. Величие во всех своих формах, а особенно в форме громадного пространства, поражает, возбуждает и вследствие этого утомляет, угнетает. Для случайного зрелища ничего не может быть лучше, для постоянного вида нет ничего хуже. Самая опасная сторона в постоянном виде — размеры, самое скверное в размерах — громадность расстояния. Она противоречит чувству и ощущению уединения, которые мы стремимся удовлетворить, «уезжая в деревню». Глядя с вершины горы, мы невольно чувствуем вокруг себя мир. Меланхолик избегает далеких перспектив как чумы.

Только к концу четвертого года наших странствий мы нашли местность, которой Эллисон остался доволен. Не нужно говорить, где это место. Недавняя смерть моего друга открыла известному разряду посетителей доступ в его имение, доставила Арнгейму род таинственной, глухой, если не торжественной славы, вроде той, которой так долго пользовался Фонтхилл, но бесконечно выше по степени.

Обычный способ сообщения с Арнгеймом был по реке. Посетитель выезжал из города рано утром. До полудня он ехал среди прекрасного мирного ландшафта — широких лугов, где паслись стада овец. Мало-помалу идея культуры сменялась впечатлением простой пастушеской жизни. Это последнее понемногу исчезало в чувстве уединения, которое, в свою очередь, сменялось сознанием одиночества. С приближением вечера река становилась уже, берега круче, одевавшая их зелень богаче, роскошнее, темнее. Вода казалась все прозрачнее. Поток прихотливо извивался, так что его блестящая поверхность в каждую минуту была видима лишь на незначительном расстоянии. Казалось, что судно находится в заколдованном круге с непроницаемыми зелеными стенами, ультрамариновой атласной кровлей и без пола; киль покачивался с удивительной точностью на киле призрачной лодки, опрокинутой вверх дном и сопровождавшей настоящую, поддерживая ее. Река превратилась в ущелье, хотя термин этот не совсем подходящий, и я употребляю его только потому, что не знаю в нашем языке другого слова, которое могло бы лучше выразить самую поразительную, самую выдающуюся особенность этой картины. Характер ущелья выражался только в высоких параллельных берегах, но не в остальных чертах картины. Стены ущелья (среди которых по-прежнему струилась чистая вода) достигали ста и даже полутораста футов вышины и так наклонялись одна к другой, что заслоняли свет небесный, а длинный перистый мох, свешивавшийся густыми прядями с кустарников, придавал всему вокруг оттенок могильной грусти. Извилины становились все чаще и круче, так что путешественник давно уже утратил понятие о направлении. Кроме того, он был поглощен особенным чувством необычайного. Идея природы еще оставалась, но характер ее изменился; волшебная симметрия, поразительное однообразие, странная чистота сказывались на всех ее произведениях. Нигде не было видно сухой ветки, увядшего листка, валяющегося голыша, клочка бурой земли. Хрустальные воды окаймлялись блестящим гранитом или чистым зеленым мхом с отчетливостью очертаний, восхищавшей и поражавшей глаз. Проплыв в течение нескольких часов в этом лабиринте, где сумрак сгущался с минуты на минуту, лодка делала быстрый и неожиданный поворот, и перед путником открывался круглый бассейн обширных размеров сравнительно с шириной ущелья. Он имел ярдов двести в диаметре и был окружен со всех сторон, кроме одного пункта, находившегося как раз перед лодкой, холмами, достигавшими такой же высоты, как стены ущелья, но совершенно иного характера. Они спускались к воде под углом в сорок пять градусов и с вершины до подошвы были одеты сплошным ковром пышных цветов; ни единого зеленого листка не видно было в море ярких благоухающих красок. Бассейн был очень глубок, но вода так прозрачна, что дно, состоявшее, по-видимому, из массы мелких круглых алебастровых голышей, виднелось совершенно ясно по временам, т. е. когда глаз не мог видеть в опрокинутом небе отражение цветущих холмов. На холмах не было ни деревьев, ни даже кустарников. Впечатление, охватывавшее наблюдателя, было впечатление богатства, тепла, красок, спокойствия, однообразия, мягкости, изящества, утонченности, неги и чудного совершенства культуры, наводившей на мысль о новой расе фей — трудолюбивой, исполненной вкуса и упорной; но когда взор поднимался по склону, пестревшему мириадами цветов, от резкой линии разграничения с водой до вершины, терявшейся в облаках, трудно было отделаться от впечатления потока рубинов, сапфиров, опалов и золотистых ониксов, безмолвно катившегося с небес.