— Я встал, — продолжал Бедло, взглянув на доктора с глубоким изумлением, — я встал, как вы говорите, и спустился в город. По дороге я смешался с толпой, спешившей туда же, по-видимому, в крайнем возбуждении. Внезапно я проникся глубоким личным интересом к тому, что здесь происходило. Точно я чувствовал, что мне предстоит важная роль в какой-то драме, хотя не сознавал ясно, в чем она состоит. Во всяком случае я испытывал чувство глубокой вражды к окружавшей меня толпе. Я выбрался из нее и окольной тропинкой добежал до города. Здесь стояла страшная суматоха. Небольшой отряд людей, одетых в полуевропейское-полуиндийское платье, под начальством офицеров в форме, похожей на британскую, выдерживал неравную борьбу с толпой, кишевшей на улицах. Я присоединился к слабейшей партии, подобрав оружие убитого офицера, и дрался, сам не знаю с кем, с бешенством отчаяния. Но скоро нам пришлось отступить перед массой врагов; мы укрылись в каком-то павильоне, забаррикадировались и на время были в безопасности. Из амбразуры под крышей павильона я видел огромную толпу, которая увлеченно осаждала красивый дворец над рекой. Вскоре из окошка в верхнем этаже дворца показалась изнеженного вида фигура и спустилась по веревке, свитой из тюрбанов. Лодка поджидала этого человека внизу, на реке, и перевезла на противоположный берег.
Между тем новая мысль овладела моей душой. Я обратился к товарищам с немногими, но энергическими словами; некоторые из них присоединились ко мне, и мы отважились на вылазку из нашего укрытия. Мы кинулись на окружившую нас толпу. Она не выдержала первого натиска и отступила. Потом оправилась, но после отчаянной схватки снова отступила. Между тем мы отошли далеко от укрытия, запутавшись в узких улицах с высокими домами, куда никогда не заглядывало солнце. Толпа с яростью напирала на нас, угрожая копьями и забрасывая тучами стрел. Эти последние были весьма замечательны и напоминали извилистые ножи малайцев. Они походили формой на ползущую змею, были черного цвета и очень длинны, с отравленным острием. Одна из них ударила меня в правый висок. Я пошатнулся и упал. Моментально страшная боль пронзила меня. Я корчился, я задыхался, я умер.
— Теперь, — сказал я, смеясь, — вы вряд ли станете утверждать, что все это происшествие происходило наяву. Не думаете же вы, что умерли!
В ответ на это я ожидал услышать от Бедло какую-нибудь веселую шутку, но, к изумлению моему, он колебался, дрожал, страшно побледнел и не сказал ни слова. Я взглянул на Темпльтона. Он си дел, выпрямившись как палка, на кресле, зубы его стучали, глаза го товы были выскочить из орбит.
— Продолжайте! — сказал он наконец хриплым голосом.
— В течение нескольких минут, — послушно заговорил Бедло, моим единственным ощущением, единственным чувством было ощу щение тьмы и небытия, сопровождавшееся ясным сознанием смерти. Наконец внезапный и сильный, как бы электрический, толчок потряс мою душу. Вместе с ним явилось ощущение подвижности и света. Затем мне показалось, будто я встаю. Но у меня не было телесной, видимой, слышимой или осязаемой формы. Толпа исчезла. Шум прекратился. Город успокоился. У ног моих лежало мое тело, со стрелой в виске, с раздутой, обезображенной головой. Но все это я только чувствовал, а не видел. Я ничем не интересовался. Даже собственный труп казался предметом, до которого мне нет никакого дела. Желаний у меня не было, но я почувствовал, что начинаю двигаться и легко уношусь из города по той же извилистой тропинке, которая привела меня туда. Достигнув того места в ущелье, где мне встретилась гиена, я снова испытал сотрясение, как бы от гальванической батареи; и ко мне вернулось ощущение тяжести, воли, телесного существования. Я снова сделался самим собою — и поспешил домой, но все увиденное не потеряло своей яркости, и даже теперь мой рассудок решительно отказывается признать произошедшее сном.
— Это и не был сон, — сказал Темпльтон торжественным тоном, хотя я не знаю, как это назвать иначе. Предположим, что современный дух человеческий находится накануне поразительных открытий. Удовольствуемся этим предположением. Остальное я могу разъяснить. Взгляните на эту акварель, которую я показал бы вам раньше, если бы меня не удерживало какое-то необъяснимое чувство ужаса.
Мы взглянули на рисунок. Я не нашел в нем ничего особенного; но действие его на Бедло было поразительно. Он чуть не лишился чувств. Между тем это был попросту миниатюрный портрет, правда удивительной работы, его собственной замечательной физиономии. Так, по крайней мере, я думал.