Восхождение

– Ну, как знаете, – поиграл моноклем Вебер, – а я приму, – плеснул он себе коньяка.

– Если позволите, штурмбаннфюрер, я хотел бы доложить о практически безнадежном состоянии одного нашего заключенного. Он серьезно болен и ему нужна срочная операция. Будь это до войны, когда я работал в первоклассной больнице, и когда у меня была не клешня, а нормальная рука, я бы все сделал сам, но сейчас у меня нет ни инструментов, ни того, чем их держат, – помахал он изуродованной кистью правой руки.

– Что-то я вас не понимаю, – начал просматривать поступившую почту Вебер. – В лагере каждый день кто-нибудь умирает, и вы воспринимали это как должное, дескать, на то он и лагерь, а тут вдруг всполошились. Почему? – сверкнул он вставленным в глаз моноклем.

– Потому, что это необычный заключенный, – решил идти ва-банк Кольвиц.

– Что значит «необычный»? – вскрыл запечатанный сургучом конверт Вебер. – Он сын немецкого барона или английского миллионера? – хохотнул Вебер.

– Вы попали в «десятку». Этот заключенный, действительно, барон. К тому же он не только барон, но и президент свободного и независимого государства.

– Да вы что?! – вскинулся Вебер. – В моем лагере сидит президент какой-то страны, а я об этом ничего не знаю?! Почему не докладывали? Безобразие, всю дрянную канцелярию на фронт, немедленно на Восточный фронт! – заорал он своим громоподобным басом.

– Боюсь, что сотрудники канцелярии сумеют оправдаться. Дело в том, что во время нападения на лагерь старая картотека сгорела, а составление новой требует времени.

– Как хоть зовут этого президента? – вскрыл он наконец конверт.

– Его зовут Борис Скосырев.

– Как вы сказали, Скосырев? – воскликнул Вебер. – Вы не поверите, но в этом письме, – потряс он листом вощеной бумаги, – речь идет о нем же.

– Вот так совпадение! – не поверил Кольвиц. – Вы позволите взглянуть? Ого, оно коллективное, здесь шесть подписей.

– Дайте-ка сюда, – забрал бумагу штурмбаннфюрер. – В конце концов, послание адресовано мне, и написано оно, слава богу, по-немецки, так что вы как переводчик не понадобитесь. Значит, так, – с шутливо важным видом вставил монокль Вебер и тут же его отбросил, – письмо написано от имени Совета земли Андорры. Здесь же подписи членов этого Совета. И чего они хотят? – пробежал он весь текст. – А они хотят, чтобы я освободил их президента Бориса Скосырева, который был незаконно арестован французскими властями и брошен в концлагерь Верне. Теперь, когда режима Петэна не существует и лагерь перешел под юрисдикцию германских властей, известных своим гуманизмом и человеколюбием, – пишут они, – члены Совета земли просят как можно быстрее освободить президента Скосырева, так как без него как без законно избранного главы государства в Андорре могут начаться беспорядки.

– Все правильно, – поддержал андоррцев Кольвиц. – Раз лагерь теперь наш, то и ответственность за заключенных несем мы. А это значит, что именно мы, немцы, можем их либо казнить, либо миловать.

– Так-то оно так, – плеснул себе и, не спрашивая разрешения, заодно и Кольвицу, коньяка штурмбаннфюрер Вебер. – Но что-то я не слышал, чтобы комендант, скажем, Майданека или Освенцима отпустил кого-нибудь на волю. Нет, Кольвиц, все не так просто: чтобы казнить, власти у меня достаточно, а вот отпустить на волю – ни-ни. Тут надо действовать иначе, я бы сказал, грамотнее и тоньше, – прихлопнул он севшую на его бритый череп назойливую муху. – Но сначала я хотел бы побеседовать с бароном. Приведите его сюда!

– Боюсь, что это невозможно, – развел руками Кольвиц. – Он, как говорят врачи, лежачий больной.

– Ничего страшного, – бодро поднялся Вебер. – Тогда мы навестим барона. Ведь мы же немцы, – сверкнул он через монокль испытующим глазом, – а немцы, как всем известно, славятся гуманизмом и человеколюбием. Так что посетить больного – значит поддержать репутацию подданного Третьего рейха и, следовательно, заслужить похвалу фюрера. Хайль Гитлер! – вскинул он руку.

– Хайль Гитлер! – взмахнул своей клешней и Кольвиц.

– А кстати, – поинтересовался Вебер, когда они шли к санчасти, – давно хочу вас, Кольвиц, спросить, почему вы, известный хирург, не майор или хотя бы капитан, а всего лишь ефрейтор?

– Я этим званием горжусь, – попробовал отшутиться Кольвиц. – Адольф Гитлер тоже был ефрейтором, а потом стал фюрером, которому подчиняются фельдмаршалы и генералы. Так что, может быть, и я когда-нибудь стану профессором, а это все равно что военному быть генералом.

– А если серьезно? – не отставал Вебер.