Восхождение, или Жизнь Шаляпина

И, полный противоречий, поисков своего места в жизни, Петр Иванович Мельников вспоминал свои дебюты в Москве. Частная опера переживала подъем, предлагая своим слушателям одну премьеру за другой… Вслед за «Псковитянкой», «Садко», «Рогнедой» и многими другими русскими операми поставили «Хованщину». Но как поставили-то? Уж слишком поспешно. Конечно, не сравнить ни с какими другими постановками, слабыми, любительскими, но и эта постановка не может удовлетворять возросшим вкусам… Положение Частной оперы, вроде бы исчерпавшей весь русский репертуар, требует большого обновления… Петр Мельников, внимательно наблюдая за всеми постановками Частной оперы, видит это обновление только во введении еще неизвестного Москве комического элемента. И он готов поискать в мировом репертуаре комические оперы и перевести их на язык родных осин, как любил говаривать Иван Сергеевич Тургенев…

И часто в своих мыслях он возвращался к разговорам с Мамонтовым, которые происходили в Москве. Не так уж и много было таких разговоров, настолько занят этот действительно деловой человек, но то, что говорилось между ними, полностью сроднило их, и теперь Петр Иванович на многое смотрел глазами Мамонтова, многое они понимали и любили одинаково… Но его окружение разочаровало Петра Мельникова… Как, видимо, невесело живется Савве Ивановичу… Пришел он как-то к Семену Николаевичу Кругликову после провалов и неудач и стал горячиться, доказывать свою правоту, а ближайший помощник Мамонтова, выпятив ручки перед животиком, так прямо и сказал: «Да что вы горячитесь-то, ведь тут только жалованье получать надо». У Петра Мельникова и руки опустились. Если уж ближайшие друзья Мамонтова такого мнения, то что спрашивать с других… Пожалуй, только один живой человек и помогает Мамонтову — это Шкафер. Говорят, он стал ближе к Мамонтову, чем раньше. Вот это хорошая новость, слава Богу. А то ведь общество Клавдии Спиридоновны Винтер изо дня в день может убить животворные струны и в самом гениальном человеке, не в обиду ей будет сказано… Может, на первых порах она и была полезным человеком, этакой ширмой, которая скрывала истинные намерения Мамонтова и подлинное значение его для открывшегося театра, но и теперь она чувствует себя директоршей, позволяет себе говорить на потеху окружающим о вещах, в которых ничего не смыслит. И ее с некоторых пор еще более активное участие в деле — большое пятно на театрально-артистической «физиономии» самого Мамонтова.

«Странный человек Мамонтов, — думал Петр Иванович. — Держит Клавдию Спиридоновну в директоршах, это ничего, в порядке вещей, вроде бы так и надо… Что хочу, то и ворочу… И больно бывает слушать такие рассуждения о Мамонтове, как я люблю его и высоко ценю, а в его защиту ничего не могу сказать, когда речь заходит о таких его сотрудниках, как Клавдия Спиридоновна… А может, он вовсе и не нуждается в защите какого-то там Мельникова?.. Может. Но неужели он не понимает, что из таких вот маленьких вещей в жизни родятся большие последствия?.. Зачем после себя оставлять дурную славу в истории, когда судьбой ему дано сыграть огромную роль? Пускай она останется такой, какой должна быть… Нужно набраться смелости и высказать ему все то, что накопилось у меня на душе…»

Петр Мельников по-прежнему жил в том же самом пансионе, на улице Коперника, ставшем своеобразным пристанищем всех пансионеров Частной оперы, приезжавших в Париж для повышения своей квалификации. Секар-Рожанский, Маша Черненко, Варвара Эберле…

Пришла Варя и обрадовала:

— Петруша, мы все едем в Трувиль… Радуйся…

— А мадам Бертрами?

— И мадам Бертрами. Это ее предложение, будем купаться и заниматься…

— Ясно, мадам Бертрами, конечно, не решится всколыхнуть собою гладь моря, но будет присутствовать на берегу, соблюдая нравственную чистоту своих учеников, а также давать уроки пения.

— Ну что ты язвишь по поводу мадам Бертрами, славная у нас учительница пения…

— А я что говорю, я полностью согласен. Давай собираться, замечательное предложение, отдохнем и поработаем.

По дороге в Трувиль, знакомой и до мелочей памятной, Петр Мельников то и дело, отвлекаясь от своих друзей, жены, мадам Бертрами, возвращался мысленно к Москве, Частной опере. Совсем недавно он получил письмо от Мамонтова, в котором любимый учитель просил его помочь подобрать репертуар будущего сезона. Ну, ясное дело, не весь репертуар, а хоть что-нибудь свеженькое, не поставленное в Москве и Петербурге. Интересный человек Мамонтов. Только недавно упрекал его за неправильное отношение к постановке «Евгения Онегина», а вот сейчас пожалуйста, как ни в чем не бывало просит… Странный не только в этом… Говорят, на свадьбе Шаляпина и Иолы, которая состоялась в имении Татьяны Любатович, с которой у него были самые теплые отношения, уже опекал Машу Черненко… И почему Мамонтов так привязался к Маше? Говорят, любовница… Вполне возможно, конечно… А может, просто любимое дитя, бывают же любимые дети. Вот и Маша… Мамонтов еще в Москве спрашивал его о Маше, но он тогда промолчал…