Восхождение, или Жизнь Шаляпина

Мамонтов смотрит на всякого молодого актера, поступившего в Частную оперу, как на ученика. Таким учеником вошел и Петр Мельников в ее состав. И сколько уж прошло времени, а он все еще ученик… Ну что ж… Каждый спектакль — это экзамен. И каждый ученик должен приходить к директору и признаваться чистосердечно: «Вот эти билеты я не могу хорошо ответить на экзамене». Директор, конечно, сердится, что ученик не «стреляет»… А что было бы, если каждый, кто не готов, не умеет, стрелял бы мимо цели?.. Ведь только так мог стрелять начинающий стрелок. Только так может начинать и молодой артист… Допустим, он, Петр Мельников, рискнул бы стрельнуть плохо. На Частную оперу напали бы, упрекнув, зачем выпускать таких артистов… Нет, он ружье, которое всегда стреляло, и никогда Мамонтов не слышал от него «не знаю» или «не мое дело», и ни разу он не манкировал службой…

Петр Мельников драматически серьезно переживал свой провал в Частной опере. И уж приехали в Трувиль, купались, отдыхали, работали, а все воспоминания его уходили в прошедший сезон. Одним из его любимых собеседников стал приехавший во Францию молодой артист Шкафер, спокойный, обаятельный человек, тоже мечтающий о карьере артиста. Мамонтов стал поручать ему и режиссерские работы, а поэтому темы многих бесед сводились к прошедшим в сезоне операм.

— Вот вы все восхищаетесь постановкой «Хованщины»… Ну, ясное дело. Шаляпин бесподобен, тут и говорить нечего… А остальные? — Высокий Мельников иронически повернулся к небольшому Шкаферу, как будто именно он и был виноват во всех недочетах нашумевшей постановки. — На мой взгляд, Голицына должен был петь только один Секар. Он сам по себе настоящий Васенька Голицын, без всякого грима, и его иностранный акцент, к тому же польский, был бы совершенно на месте тут. Он один может более или менее дать барина, и опера имела бы другую физиономию с его участием в этой небольшой партии. И потом… Почему вы одели его во французский кафтан? Это резко, слишком резко на общем фоне.

— А мы ничего не могли найти более подходящего, а потом, вы же знаете Мамонтова, ему так вот захотелось подчеркнуть индивидуальность князя Голицына. — Шкафер принимал участие в постановке «Хованщины» и все замечания принимал на свой личный счет.

— Надо было суметь найти переходную ступень от одного костюма к другому, не такой кричащий контраст возник бы на сцене…

— Художники долго искали…

— Что ж тут искать… Достаточно было посмотреть картину Перова «Софья и раскольники», а еще лучше повнимательнее рассмотреть суриковскую «Петр и стрельцы», налево от Софьи стоит фигура в кафтане, бритый и с одними усами. Это и есть, если не ошибаюсь, Голицын…

— Надо подсказать Мамонтову, он чутко воспринимает подобные замечания. — Шкафер внимательно слушал своего товарища.

— А уж про декорацию кабинета князя Голицына и говорить не хочется…

— Нет уж, говорите, говорите.

— Да положительно нехороша, ни по композиции, ни по грязноватому, скучному тону ее. В Малом императорском театре есть декорация, которая как нельзя лучше подходила бы сюда, это кабинет боярина в «Веницейском истукане». Если бы Коровин дал себе труд хоть раз посмотреть ее, то он сам бы сейчас переписал всю декорацию, поняв, что Мусоргский хотел тут дать.

— Петр Иванович, ваши замечания очень интересны. Что ж вы в ходе работы не высказали их?

— Да там столько авторитетов, и все с таким гонором. Разве послушают… А вот еще одно… Разве вы не заметили, что в «Хованщине» нет Хованского? Это тоже в своем роде ружье, которое не стреляет. Только первый выход у Бедлевича интересен, и это дело рук, конечно, самого Мамонтова, в каждом месте я видел его, а есть момент, где словно сам Мамонтов был на сцене собственной персоной. Бедлевич просто демонстрировал свою фигуру, а мысль была Мамонтова. Этот выход исчерпывает собою весь интерес исполнения Бедлевича. Вся же остальная роль — это просто жирная свинья, а не Хованский. Поет Бедлевич невозможно скверно. И вот что я бы сделал на месте Мамонтова…

Мельников и Шкафер гуляли по берегу моря. Вокруг сновали модно одетые отдыхающие, а два русских певца ни на что не обращали внимания, поглощенные своими разговорами…

— Частная опера, — продолжал развивать свои мысли Петр Иванович, — приобрела физиономию чисто русского характера. Если ставить теперь иностранный репертуар, то надо это делать с большой осторожностью. Все теперь должны понять, что эта публика не так отзывчива к иностранному репертуару, как к русскому. А русский основан весь на басах, а басов-то по-настоящему у Частной оперы — только один Шаляпин. А между тем можно поискать подходящие басы… Вот в Петербурге сейчас есть молодой бас Шаронов, о котором я слышал самые лестные отзывы… Стоило бы Мамонтову повидать его, двумя-тремя словами очаровать, как он это умеет делать со всяким, и включить его в состав Частной оперы. Ведь предприятие растет не по дням, а по часам… Надо искать хорошие силы, а не довольствоваться золотою посредственностью… На одном Шаляпине репертуар не вытащишь…