Восхождение, или Жизнь Шаляпина

— Направник охотно дирижирует оперой, все исполнители составляют превосходный ансамбль, особенно хороши Больска — Марфа и Сибиряков — Малюта, да и Касторский и Морской в партиях Собакина и Лыкова… Все дело портит Грязной — Яковлев. Утративший голос певец этот, безвкусно преувеличивавший, был просто для меня невыносим. Как он ухитряется все еще держаться на поверхности? Видно, благодаря красивой наружности, а может, на прежних своих успехах выезжает.

— С удовольствием бы исполнил Грязного, очень нравится, но партия мне не по голосу… Вот бы поправить ее для моего голоса, Николай Андреевич…

— Заманчиво, Федор Иванович, вы знаете, как я к вам отношусь, но писал эту партию для баритона, пусть такой и останется…

Шаляпин с удивлением посмотрел на композитора. Николай Андреевич понял состояние Федора Ивановича, но тут же остудил его:

— Не могу искажать замысел всей оперы, ведь у меня в «Царской невесте» есть уже две басовые партии… Так что уж помилуйте… Но вот почему на все партии баритона назначают Яковлева? В этом певце я чувствую свой крест, который против воли должен нести. Один «Садко» избег присутствия этого певца. «Снегурочка», «Царская невеста» испорчены вконец его участием. Певец, прокутивший голос и промотавший свое состояние, конечно, нуждается в средствах и почему-то все время пользуется покровительством дирекции, режиссерской части и капельмейстеров, назначающих его всегда и всюду на первые роли, вместо того чтобы уволить в отставку. На баритоновые партии я обыкновенно назначаю других, но дирекция тут же добавляет от себя. В конце концов оказывается, что роль остается за ним. Бывая на репетициях «Царской невесты», слушая Яковлева, я уже начинаю чувствовать какую-то боязнь перед баритоновыми партиями, так как в будущем мне чудится неизбежное исполнение их в Мариинском театре Яковлевым… Вот сейчас обдумываю новые оперы «Пан воевода» и «Сказание о невидимом граде Китеже» и начинаю избегать значительных баритоновых партий, заменяя их высокими басами, на что Яковлев уже не годится… На вас спокойно рассчитываю, дорогой Федор Иванович, но не могу переделывать оперу, уж так сложилось…

— Ну что ж, так тому, и быть…

После премьеры «Псковитянки» Римский-Корсаков уехал, в газетах было много хвалебных отзывов, друзья приветствовали новый успех Шаляпина шумными тостами в его честь. Все шло нормально, но что-то начало его мучить… Он чувствовал, что до Нижнего Новгорода ему легче жилось, свободнее, что ли, теперь же, когда он встретился с Горьким и узнал от него, как люди жаждут борьбы за счастье и справедливость в современном обществе, он, понимая, что так мало вносит в эту борьбу, затосковал. Все время стал, беспокоить его вопрос: а что делает он для того, чтобы облегчить участь трудового народа? А участь самого Горького, беззаветно преданного этой борьбе, разве его не должна беспокоить? Там, в Нижнем, Шаляпин обещал похлопотать за Горького. Он тут же замолвил слово в защиту Горького у барона В. Д. Стюарта, своего верного друга. Тот использовал свои светские связи и начал хлопотать. Тем, временем Горький получил бумагу из департамента полиции, в которой запрещалось ему житье в Нижнем и предлагалось выехать в какой-нибудь уездный город Нижегородской губернии. А зимой в уездном городе действительно можно «издохнуть» от холода и всяких неудобств. С двумя-то маленькими детьми! В Нижнем хоть что-то наладилось в его жизни, а в Арзамасе, например, что его ожидает? Нужно было приложить все силы, использовать все связи, весь свой авторитет, чтобы добиться разрешения Горькому, как больному, поехать лечиться в Ялту, а не в ссылку в Арзамас. На эти хлопоты ушло не меньше двух месяцев. И вот наконец, совсем недавно, Шаляпин дал телеграмму Горькому, что получил письмо Святополка-Мирского, товарища министра внутренних дел, в котором Горькому давалось разрешение ехать в Ялту. Шаляпину было радостно сообщать эту приятную весть другу. Вскоре Шаляпин получил письмо из Нижнего, полное оптимистических надежд… Как все-таки мало нужно человеку! Всего лишь разрешение ехать в Ялту, чтобы подкрепить свое здоровье, и он, уже счастлив… Да он горы свернет для такого замечательного человека, как Горький… Как он рад, что подружился с ним…, Нечего и говорить о том, что для него он исполнит любую просьбу. Нужно выступить с концертом в пользу московских учащихся женщин? Хорошо, он готов! Не нужно ему объяснять, как им плохо приходится. Знает и о том, что общество содержит два общежития, для курсисток, три столовых и требуется на это больше шести тысяч рублей в год, а средств, кроме членских взносов, — нет. Об этом ему рассказала писательница Вербицкая. Оказывается, только двумстам курсисткам из пятисот желающих выдают по пять рублей в месяц. Как же им, дорогой Алекса, не помочь… Хочешь не хочешь, хоть разорвись, а петь в концерте необходимо, а то курсистки проклянут…

И сколько таких забот тревожило душу.

Шаляпин вернулся домой, где ждала его новая радость: письмо от Горького.